Книга Между молотом и наковальней, страница 63 – Николай Лузан

— Пистолет ищешь? — мрачно обронил Джон.

— Ручку!

— Ручку?.. Зачем?

— Затем! Рапорт писать, — в сердцах бросил Ибрагим.

— На Тарзана?

— Дурак! Увольняюсь!

— Увольняешься?! Ты что?! Из-за какого-то паршивого пса?! — опешил Джон.

— При чем здесь пес! Как в глаза Владиславу Григорьевичу смотреть?

— Ибо, брось! Как-нибудь обойдется, он отходчивый.

— Отходчивый?! Разве в этом дело?! Идиоты мы безмозглые! Всю ночь за псом гонялись, а его одного оставили! А если бы… — казнился Ибрагим.

— Типун тебе на язык! — замахал руками Джон.

— Типун не типун. Какая разница? Хреновые мы телохранители.

— Нет, ты кончай ерунду пороть! Ну залетели! С кем не бывает? Если хочешь знать…

Договорить Джон не успел — на террасе появился Владислав Григорьевич. Он тоже чувствовал себя не в своей тарелке и, пряча глаза, глухо произнес:

— Чего такие невеселые?

— А чему радоваться? Убить нас мало, — с ожесточением произнес Ибрагим.

— Так-таки и убить?

— Простите, Владислав Григорьевич… Сами не знаем, как все вышло, — повинился Джон.

— Обижаетесь на меня?

Вопрос президента остался без ответа. Они опустили глаза к земле. Он прокашлялся и, смущаясь, произнес:

— Да-а. Как-то нехорошо вышло. Извините, что на вас всех собак спустил. С кем не бывает, ну погорячился.

— Какие собаки?! Да нас гнать в шею надо! — в один голос воскликнули Джон с Ибрагимом.

— Прямо-таки в шею? — Лицо президента смягчилось, а в голосе появилась легкая ирония. — А кто тогда служить будет? И потом, где мне таких следопытов найти?

— Какая тут служба, Владислав Григорьевич! Проспал я! — продолжал терзаться Ибрагим.

— Ладно, Ибо, хватит убиваться! Как говорится, служба службой, а завтрак по расписанию, — решил он поставить последнюю точку в этом нелегком для всех разговоре и пригласил к столу.

— Спасибо, мы уже перекусили, — стал отнекиваться Джон.

— Это когда же успели?

— Только что, чурчхелой, — соврал Ибрагим.

— Ничего не знаю! За мной, ребята! — категорически потребовал Владислав Григорьевич.

Им ничего другого не оставалось, как подчиниться, но вместо столовой он прошел в кабинет. Они переглянулись, неуверенно переступили порог и остановились. Президент выдвинул один из ящиков секретера, достал две изящные, инкрустированные позолотой деревянные коробочки и предложил:

— Берите, ребята!

— Как?! Владислав Григорьевич… — опешили они.

— Берите, берите! И забудем, что было. У меня нервы тоже не железные, — смущенно произнес он.

Они оторопело смотрели то на него, то на часы, на которых тонкой вязью было выгравировано: «Уважаемому Владиславу Григорьевичу от президента Республики Адыгея».

Спустя два дня мы с Кавказом сидели у Ибрагима дома и, сгорая от белой зависти, вертели в руках подарок президента, который мог стать предметом первой гордости для самого крутого абхазского коллекционера. Сам он, небрежно развалясь в кресле, с превосходством поглядывал на нас, и в эти минуты его распирало от гордости и банального тщеславия. Но наши недоверчивые взгляды, видимо, не давали покоя и он, горячась, заново переживал перипетии той поистине драматической для него, Джона и пса ночи и снова возвращался к рассказу.

Мы с Кавказом отпускали недвусмысленные намеки на то, что в той запутанной истории с часами «собака зарыта» в другом. Это только распалило нашего друга, и его понесло. В сумбурном и эмоциональном рассказе смешались в одну кучу забавная история с генералом и трагикомические похождения за псом. Мы с Кавказом, схватившись за животы, катались по дивану, а через минуту уже сам Ибрагим заходился от хохота.

И когда смех стих, Кавказ с тонкой иронией подвел своеобразный итог истории с загулявшим псом и потерявшим бдительность генералом. Сводился он к тому, что «борзым» генералам и заплывшим жирком псам время от времени надо давать взбучку, чтобы не теряли нюх и не забывали, кто в доме настоящий хозяин. С таким аргументом ни я, ни Ибрагим не стали спорить, суровая служба Кавказа давала ему на то право.

Ибрагим перешел к очередной истории из жизни телохранителей, но так и не успел начать — в дверях появилась младшая моя дочь Лида. Она привезла с собой из гостиницы профессиональную кинокамеру и стала торопить с поездкой в Мюссеру на «дачу Горбачева». О ней мы оба много слышали и теперь горели желанием посмотреть все своими глазами. Поторапливаемые Лидой, поспешили во двор. Кавказ, взяв на себя роль носильщика, взвалил на плечи сумку, кинокамеру и отнес в машину. Ибрагим занял место за рулем и, едва автомобиль тронулся, тут же утопил педаль газа до пола. Истинный абхазец, он считал ниже своего достоинства ехать меньше ста, и через сорок минут на развилке к Мюссере нас остановил дежурный ГАИ, но, узнав Ибрагима с Кавказом, без разговоров поднял шлагбаум.

До «дачи» оставалось чуть больше тринадцати километров, однако, несмотря на это, впереди нас поджидало нелегкое испытание. Построенная десять лет назад, но так и не ставшая важнейшей государственной дорогой для Генсека ЦК КПСС Михаила Горбачева, она за послевоенные годы пришла в негодность, камнепады и оползни превратили ее в трассу для слалома. Ибрагим осторожно объезжал провалы и каменные языки оползней. Местами «мерседес» тащился со скоростью черепахи, и, когда его колеса начинали скрести обочину, за которой на дне ущелья ревела река, наши с Лидой сердца уходили в пятки. Перевели мы дыхание, когда дорога уперлась в стеклянно-бетонный куб — то ли проходную, то ли армейское огневое сооружение. От него в обе стороны, теряясь в густом лесу, уходил высоченный забор из панцирной сетки, за ним темной паутиной проводов угадывалось электрическое заграждение.

Ибрагим остановил машину перед глухими, местами покрытыми ржавчиной воротами и нажал на сигнал, однако никто в этом кажущемся спящим царстве не подавал признаков жизни. Нам надоело ждать и, подстегиваемые любопытством, мы с Лидой вышли из машины, чтобы хоть издали взглянуть на «дачу Горбачева». На центральной аллее, уходящей вглубь субтропического парка, двух боковых и стоянке для машин никого не было. Заповедную тишину нарушали лишь щебет множества птиц и монотонный рокот волн видневшегося вдалеке моря.

Кавказ потерял терпение, решительно направился к проходной и энергично забарабанил в дверь. Гулкое эхо пошло гулять по округе, подняв в воздух стаи птиц, но не пробудило ни одной человеческой души. Мы уже собрались возвратиться к машине, когда на проходной возникло какое— то движение, за мутными стеклами промелькнул размытый силуэт, потом громыхнул засов, и в дверях показалась мрачная, заросшая густой щетиной недовольная физиономия. Я оторопел, и было отчего. Если бы не армейская камуфляжка с сержантскими лычками на погонах и болтавшийся за спиной старой модификации «калаш», то часового «особого объекта» можно было принять за абрека с большой дороги.