
Онлайн книга «Мое сердце и другие черные дыры»
– Прости, – говорит он, убирая руку с моей спины и пряча ее в карман. – Нет, это не из-за тебя. – Ты птиц испугалась? Мне хочется сказать ему, что теперь меня пугает буквально все, но я сдерживаюсь, а Роман пускается в разглагольствования о безобидности птиц. Он пьет все больше, я пытаюсь не отставать, но у меня кружится голова и слипаются веки. Поворачиваюсь на бок, лицом к нему. Костер еще не потух, и тени от завитков дыма отплясывают на его щеке. Он в одиночку потягивает вино, и я понимаю: мне надо сказать что-то, чтобы он понял, что я чувствую, но меня и так уже покачивает, и я не хочу, чтобы стало еще хуже. – А знаешь, я тоже боюсь, – наконец произносит он. Я чувствую винный запах его близкого дыхания. – Но и предвкушаю тоже. Я крепко зажмуриваюсь, голова будто плывет куда-то. – Ты когда-нибудь слышал о теории относительности Эйнштейна? Он делает еще один глоток: – Опять ты со своей физикой. Ты настоящий «ботан». – Всегда думала: чтобы тебя считали «ботаном», нужно быть умной. Он сдвигает брови на переносице: – А ты и есть очень умная. – Просто умело притворяюсь, – подмигиваю я, приподнимаясь и наливая себе еще вина. – Ну, расскажи о ней. – О теории? – Вино стало менее кислым. То ли я к нему привыкаю, то ли мои вкусовые рецепторы уже пьяные в хлам. Впрочем, я даже не знаю, могут ли они пьянеть. – Да, о теории Эйнштейна. О твоей «ботанской» теории, – он говорит нечетко, смазывая слова. Это прикольно, но немного пугает. – Ты знаешь, что у него их две: специальная и общая теория относительности? Роман трясет головой: – Ни фига не знаю про твоего Эйнштейна. И, честно говоря, если бы не ты, я бы об этом старике и не думал. – Так это я заставила тебя размышлять об Эйнштейне? – прикусываю ободок стаканчика. Опять эта его полуулыбка, но сейчас она такая ласковая и добрая. – Как же мне не думать о том, о чем и ты? Нас теперь слишком много всего связывает. Я не сразу понимаю, что улыбаюсь, – щеки растягиваются, вызывая давно забытые ощущения. Кажется, что в комнате, годами не видевшей света, внезапно выломали все ставни. Ничего не могу поделать: улыбка на моем лице все ширится и ширится. Это самое чудесное, что я слышала от Романа. Черт, это самое чудесное, что я вообще слышала за последние три года. – Я сделал тебя счастливой, – тяжело вздыхает он. – Да. Он трясет головой и закрывает глаза, раскачиваясь туда-сюда, как пластмассовые фигурки танцорок хулы{ Хула – танец жителей Гавайских островов. Его исполнители плавно и ритмично покачивают бедрами в такт музыке. – Прим. ред.}, которые водители ставят на приборную панель. – Что? – спрашиваю я, поглаживая его по плечу. – Я не должен делать тебя счастливой. Мы не можем позволить себе делать друг друга счастливыми. Мне требуется время, чтобы расшифровать его сбивчивую, нечеткую речь. Я наклоняюсь к нему: – Это было бы так плохо? Он открывает слипающиеся глаза – яркие, лучистые и в то же время бледные, водянистые: – Это бы все испортило. У меня уходит секунда, чтобы вновь обрести опору. Я подбираю прутик и вожу им по траве: – Но на ярмарке ты говорил, что когда я рассказываю о физике, ты счастлив и, возможно… Он поднимает руки, останавливая меня: – Это ни на что не влияет. – Замерзший Робот показывает на меня, потом на себя. – Не должно влиять. Это все временное. Я замечаю, что его зрачки расширены, а под глазами легли красные полукружья. Сколько же он выпил… – Айзел, – он стискивает мои ладони, – я понимаю, все так запутано. Мы в странном, бестолковом положении, но мы не можем позволить, чтобы оно одурачило нас. Я пытаюсь вырвать руки, но он не выпускает их, крепко вцепившись в костяшки моих пальцев. – В каком положении? – В положении партнеров по самоубийству. Это сближает нас, и, конечно, дальше подключается химия. – Химия? – Я не могу не рассмеяться. – Ладно, наука – это по твоей части. Он наклоняется ко мне, упираясь носом в мой нос, и я чувствую, как его ресницы трепещут на моей коже. Я чуть приподнимаю голову, и наши губы соприкасаются. Немного неловко, но и прекрасно. В голове стучит: «Мы целуемся, я целую Замерзшего Робота, мы целуемся». Я отвечаю на нежные движения его губ, стараясь не думать, правильно или неправильно я это делаю. Сердце отчаянно колотится – кажется, это означает, что мне нравится. Надеюсь, его сердце бьется так же сильно. Знаю, знаю: люди целовались от начала времен, но прямо сейчас, в этот миг, поцелуй – тайна, открытая только нам с Романом. Через несколько мгновений, которые одновременно кажутся секундой и столетием, он медленно отрывается от меня, бережно убирая прядку волос с моей щеки. – Между нами есть химия, – шепчет он. Я снова улыбаюсь ему. Уже второй раз. И когда это вошло в привычку? – Думаю, да. – Сделав глубокий вдох, я чувствую, что воздух теперь пахнет не дымом костра, а молодой травой и первыми цветами. В голове раздается тихий мелодичный звук, едва знакомый, – кажется, он напоминает звон монеток, кидаемых в фонтан: шелестящее звяканье отчаянных желаний. Роман утыкается лицом мне в шею, и я стараюсь расслабиться, притвориться, что так все и должно быть. Потом он обнимает меня и тянет к себе, на землю. Мы молча лежим в темноте в нескольких метрах от палатки, я прижимаюсь к нему спиной, его сильные руки на моей талии. Никогда еще я не ощущала так остро, что состою из костей и плоти, – я почти чувствую, как кости тянутся к коже, изнывая от желания приблизиться к нему еще хоть немного. Внезапно он шепчет: – Однако это не может ничего изменить. Я выгибаюсь, плотнее прижимаюсь к Роману и чувствую биение его сердца – дико, отчаянно живое. Под ложечкой распространяется жжение, но это не черный слизняк, пожиравший мое счастье. Там, где раньше была только невыносимая тяжесть, надувается легкий пузырь, и мне кажется, моя потенциальная энергия во что-то превращается. Перед глазами встает картина, как я документирую этот процесс, словно настоящий ученый в лаборатории. Вся моя жизнь представляется мне каким-то экспериментом. – Айзел, – шепчет он, крепко прижимая к себе, и дует мне в волосы, – ты же знаешь: это ничего не может изменить. Такое счастье – это обман, мимолетная иллюзия. Нам нельзя забывать, что мы хотим умереть. Мне нужно вспомнить о Мэдди. А тебе – вспомнить свои причины. |