Книга Перстень царя Соломона, страница 82 – Валерий Елманов

Или попытаться исправить? А как?

Ага, вон уже и за сабли народ схватился. Кое у кого из самых нетерпеливых клинки из ножен поползли. Что ж, негодование объяснимо. Самое время оборонить царя от насмешек, тем более что труда это не составит.

– Дозволь я его, царь-батюшка,- кривится в недоброй улыбке лицо царевича.

– Ишши, ишши, Мал юта, свово мальца! – отчаянно взвизгнул я, заметив мужика в треухе,- Чуток ошталось тебе ишкать-то. Вшего два лета ш половинкою.

Царь растерянно оглянулся.

– Это кто, Гриша? – спросил он удивленно.

– Юрод Мавродий, а прозванием Вещун,- хмуро ответил тот.- Стрельцы ныне сказывали: «Что ни поведает, все сбывается».

– Вона как, – удивился царь и посочувствовал: – А тебе, вишь, худое напророчил.

– Да у него, окромя худого, и нет ничего на языке,- сумрачно ответил Малюта.

«Чего это так сразу ярлыки-то вешать?!» – возмутился я и тут же «исправился».

– А внуки у тебя шлавные народятшя. И умные и пригожие. Ходить им в венцах нарядных да в одежах богатых,- выдал я после секундного раздумья.

– А ты – одно худое,- попрекнул царь и с любопытством спросил: – Можа, и мне что насулишь, божий человек? Скажи как есть, я не обижу.

А вот тут проблема. Я имею в виду доброе. Нет, может, оно что и было хорошего, только я об этом не читал. Но опять говорить гадость – тоже не с руки. Фортуна – девушка капризная, да к тому же экономная. Боюсь, что лимит удач для меня на сегодняшний день закончился .Разве что-нибудь ужасное, но к самому царю отношения не имеющее? За такое и впрямь не накажет – ему ж на людей плевать.

– Огнь великий зрю,- с завыванием произнес я,- Идет он к граду твому, шпешит, торопитша. Ныне рано ишшо, а в другое лето жди его, Ванятка. Жди да бойша. Бойша и молиша.

Хотел дальше завернуть что-нибудь эдакое, но не стал. Очень уж мне глаза его не понравились. Помнится, у соседа-психопата из квартиры напротив они перед припадком точно так же мутнели, словно пленочкой подергивались.

«Кажется, плохо у меня с нейтральным получилось,- с тревогой подумалось мне,- Не иначе, опять впросак попал. Это какой у меня по счету? Хотя какая разница. Лишь бы не последний, вот что главное».

– И все? – выдавил из себя царь.

– Свадьбу твою на пепелище зрю,- добавил я растерянно.

По-моему, не успокоил. Может, хуже не сделал, но и не утихомирил – мутнеют глазки. А вон уже и веко дергаться начало, и ноздри раздуваются. Что, Костя, не вышло из тебя Нострадамуса? И поделом. Нечего было из себя графа Калиостро корчить.

– Свадьба – это славно. А дома поставить недолго. Чай, Москве не привыкать гореть,- рассудительно заметил совсем юный, невысокого роста, коренастый черноволосый опричник, стоящий позади царя, и поднес ко рту тонкий платок с ажурной вышивкой на уголке. Симпатичное лицо его забавно сморщилось, и он громко чихнул.- Может, на крылечко тебе выйти, надежа-государь? – деликатно предложил он,- А то уж больно здесь смердит. Опять же и солнышко к закату пошло – так и на вечерню не поспеем.

– Вечерня обождет,- нетерпеливо отмахнулся царь,- Хотя ты прав, Бориска. Негоже мне тут, яко в нужнике поганом, стояти. Соромно. Да и не всех мы проведали,- И, повернувшись к остальным, весело заметил: – Айда на соседнее подворье. Авось там нас полюбезнее встретят. К тому ж у Никитки дочка тока-тока в сок вошла – есть где распотешиться.

– А тут яко мне повелишь – сразу их в монастырь свезти али подсобраться час малый дать? – вкрадчиво осведомился юный опричник.

– Никак остаться возжелал? – хмуро поинтересовался царь.

– Так ведь мне в тех потехах вроде как не след ныне бывать. Опять же у тестя будущего на глазах. Эдак Григорий Лукьяныч и красавицу свою за меня не выдаст. Скажет, негоже ей с блуднем под венец идти,- виновато заметил опричник.

– Что, Гриша, неужто и впрямь такого молодца отверг бы? – полюбопытствовал царь.

– Как повелишь, государь,- невнятно ответил Малюта.

– Ну да ладно. И впрямь не по-христиански оно – на глазах у тестя. К тому ж тут и вправду кому-то побыть надобно, чтоб добро мое не разворовали. Так и быть, оставайся,- разрешил царь и… подался на выход.

Остальные поплелись следом.

Вскоре сени опустели, но ненадолго – вернулся юный опричник. Впрочем, опричник ли? Уж больно одежда у него отлична от остальных – светлых, приятных тонов. Ангельской не назовешь, но и с прочими не только цветом, а и покроем совсем не схожа. Опять же вооружение не то, и сабля отсутствует. Зато имеется топорик – эдакий миниатюрный бердышонок. Вспомнил! Рында он. Как там его царь назвал? Кажется, Борисом. Погоди-погоди. Это что же получается? Выходит, передо мной… И тут же в голове что-то перещелкнуло, и я понял, как его фамилия.

Меж тем Борис миновал нас с Ваней, прошелся к лестнице, ведущей на женскую половину, затем остановился, задумавшись и положив руку на перила, после чего, словно что-то вспомнив, резко повернулся, подошел и присел передо мной на корточки:

– Шел бы ты отсель, божий человек, а то, не ровен час, царь-батюшка в раж войдет да про твой кусок мяса вспомнит. Так и до греха недолго.

Я послушно кивнул и начал вставать. Борис не двигался с места, задумчиво глядя мне вслед. Когда я уже взялся за ручку двери, то услышал негромкое:

– Про внучков Григория Лукьяныча ты обсказал, божий человек, да не помянул, чьи енто детишки. Дочерей-то у него три.

Я осклабился:

– Твои, милай, твои!

– Это славно,- кивнул он и улыбнулся.

У него это так хорошо вышло, и сама улыбка получилась столь мягкой и мечтательной, что я на секунду даже залюбовался.

– А про меня словечко не молвишь? – Это он мне уже в спину.

– Царский венец тебе уготован,- бросил я через плечо и вышел, крепко держа за руку мальчишку.

Как отреагировал на такое пророчество Борис Годунов – а больше быть некому,- я не видел. Не до того мне было. Все внимание на младшем Висковатом. Если он сейчас, на финише нашего представления, заорет: «Мама!» и рванется наверх – пиши пропало. Но мальчик послушно шел и даже продолжал бубнить.

Мы уже вышли на крыльцо, как меня словно кто-то с силой толкнул в спину – на соседнем подворье раздался душераздирающий крик.

«А дочке-то у казначея всего пятнадцать исполнилось,- вспомнил я,- Совсем еще девочка».

И тут же еще один – на этот раз женский.

Мы оба повернули головы. К сожалению, крыльцо в хоромах Ивана Михайловича было высоким – происходящее у соседей на просторном дворе перед теремом я увидел, как на ладони. Увидел и остолбенел. Картина, открывшаяся моим глазам, была и впрямь страшна. Творимое под непосредственным руководством двух Иоаннов, старого и молодого, зверство оказалось настолько диким, что я даже не догадался закрыть мальчику глаза.