Онлайн книга «Время и снова время»
– Да, вы правы. Лично я считаю, что человек не волен в своих сексуальных предпочтениях. Для меня самоочевидно, что с ними рождаются. И я глубоко убежден: нельзя никого дискриминировать за сексуальную ориентацию. Бернадетт перегнулась через стол и схватила Стэнтона за руку: – Как замечательно вы сказали, Хью! Потрясающе! Откуда вы берете такие выражения? Нельзя никого дискриминировать за сексуальную ориентацию. Погодите, я это запишу. Она ушла в номер. Стэнтону показалось, что Берни слишком долго записывает одно предложение. Наконец она вернулась. В нижнем белье. – Я ужасная, да? – сказала она. – Но с вами так интересно, и я испугалась, что мы всю ночь просидим на балконе и никогда… не войдем в комнату. Даже в лунном свете было видно, что Бернадетт вся залилась румянцем. Самое забавное, что в своем интимном наряде она все равно казалась одетой. Белая сорочка с неглубоким вырезом, чуть присборенная в талии и конусом расходившаяся к лодыжкам, предлагала к обозрению только шею и руки. Но, как ни странно, этот целомудренный наряд выглядел невероятно эротично. Возможно, из-за голых плеч в лунном свете. Иногда краешек обнаженной плоти воздействует сильнее полной наготы. В двадцать первом веке модельеры дамского белья об этом благополучно забыли. Стэнтон взял Берни за руку, увел ее в комнату и выключил лампу. Сквозь открытые балконные двери струился лунный свет. Хью снял с нее сорочку. Непередаваемый миг. Впервые за десять лет он касался не Кэсси, но другой женщины. И она была из иного времени. 1914 год. Вена. Лунная ночь. Стэнтон завозился с запонкой своего крахмального воротничка. Берни стояла совершенно голая, на ней были только шелковые чулки, выше колена перехваченные подвязками. Однако не они приковали взгляд Стэнтона. И не восхитительная грудь, неожиданно пышная, но тугая. И не изгиб бедер. И не чуть выпуклый живот. Хотя все это, конечно, безумно волновало. Волосатый лобок. Даже скорее мохнатый. Густая и курчавая каштановая поросль взбиралась выше так называемой зоны бикини. Собственно, ничего удивительного. Хью, конечно, знал, что у женщин в паху растут волосы, но никогда не видел женского лобка в его натуральном облике. Кэсси делала эпиляцию. В его постельном опыте все женщины были выбриты – если не полная «бразилия», то оставлен лишь коротко стриженный аккуратный мысик. Вспомнилась байка о поэте Джоне Рёскине: женин волосатый лобок внушал ему такой ужас и отвращение, что он не мог исполнять супружеские обязанности. Не сказать, что мохнатая промежность ошеломила. Просто необычно, только и всего. Но вообще-то прелестно. – Может, вы разденетесь? – спросила Бернадетт. – А то я уже как-то глупо себя чувствую. – Извините… сейчас. – Хью стал торопливо разоблачаться. Они рухнули в постель. На какое-то время изголодавшийся Стэнтон буквально обезумел от похоти. Он впивался в изгибавшееся женское тело, он просто лапал его. После почти годовой жажды этот внезапный оазис в пустыне вздыбил каждый его нерв. В его объятиях Берни тоже покорилась первобытному инстинкту и, извиваясь, хватала его между ног. – Боже! – задыхаясь, шептала она. – Как же я по нему соскучилась! Она была совсем иная, нежели Кэсси, которая в любви спокойно и радостно плыла по течению. Как у всякой верной супружеской пары, такая любовь вошла в привычку, им было хорошо. Но сейчас неизведанное женское тело и его буйство дико возбуждали. И тут все чуть не сорвалось. Из-за мыслей о Кэсси. Из-за сравнения ее с Бернадетт. Жена. Неоспоримая любовь всей его жизни, мать его детей. Захлестнуло виной. Словно Кэсси вошла в комнату и застукала прелюбодея. Мощь стала угасать, несмотря на смачный поцелуй Бернадетт. А все непрошеная мысль. Отвлекла, будь она неладна. Женщине хорошо – может притвориться, дожидаясь ухода незваных мыслей, а у мужчины улика налицо. В руке Бернадетт. – Ой, – сказала Берни. – Я что-то не так сделала? Вот же глупость. Ведь он желал этого. Аж скулы сводило. И был в полном праве. Самое главное, Кэссито не против. Конечно, нет. Кэсси. Кэсси. Как же ее выдворить из комнаты? Шла бы в соседний номер. Или на балкон. Рядом голая Бернадетт. Он представил, как она медленно стягивает длинную сорочку. Открылись стройные ноги в белых чулках. Мохнатый лобок. Густая каштановая поросль. Так красиво, женственно и… уместно. Он положил руку в низ ее живота. Так странно. Обычно под ладонью было гладко или чуть колко. А сейчас шелковисто. Податливо мягко. Роскошно. Обольстительно. Туда хотелось нырнуть с головой. – Так-то лучше, – выдохнула Бернадетт. – Ну вот, дело пошло! Потом они лежали рядом. Допили вино. Бернадетт закурила. Он ее обнял. – Было очень хорошо. – Берни к нему прижалась и закинула на него ногу. – Да, очень. – В меня… ничего не попало, нет? Спрашивать, конечно, поздновато, но все-таки. – Нет. Я был осторожен. Все осталось на твоем животе и простынях. – Ладно. Как говорится, лучше так, чем этак. Как было бы странно, подумал Стэнтон, если б в этой новой версии века он обрюхатил женщину. Невообразимо: имел бы детей в двух разных измерениях пространства и времени. Вспомнились Тесса и Билл. Его дети, смысл его жизни. Они и сейчас смысл его жизни. Только их больше нет. А он в постели с женщиной, умершей задолго до их рождения. Наверное, Бернадетт догадалась, о чем он думает. – Ты чувствуешь себя виноватым? – спросила она. – Я о твоей жене… Наверняка она бы поняла. Или я слишком самонадеянна? Откуда мне знать, как бы она это восприняла. Но я думаю, она бы не захотела, чтобы ты навеки остался один. – Да – наверное, поняла бы, и нет – я не чувствую себя виноватым. Берни положила голову ему на плечо и поцеловала его в шею. Стэнтон ее обнял. Полежали молча. Хью приподнял голову и посмотрел на ее лицо в лунном свете. Какое милое, милое лицо. Вдруг ее носик озадаченно сморщился. – Что такое? – спросил Стэнтон. – Я подумала, у тебя часы остановились. – Выгнув шею, Бернадетт смотрела на циферблат. – Но нет, идут. Вон секундная стрелка скачет. Светящаяся. – И что? – Но часы не тикают. Как странно. – Тикают, очень тихо. – Да нет же. Часы под самым ухом, у меня прекрасный слух, но они не тикают. – Особая модель. Самая последняя разработка. Швейцарская. – Хм. Сейко. Название не очень-то швейцарское. |