Онлайн книга «Год тумана»
|
Через час после начала путешествия автобус ломается. Водитель полчаса с руганью ковыряется под капотом, после чего приказывает пассажирам вылезать. Два часа сидим на обочине и жаримся на солнце. Когда наконец подъезжает другой автобус, футболка на мне уже мокра насквозь. Наверное, следовало сразу ехать домой. Если бы я отправилась прямо в Сан-Хосе, то сегодня вечером уже спала бы в собственной постели. Пытаюсь представить себе, как войду в квартиру, положу вещи, приму душ и поужинаю. Зайду в фотолабораторию. Начну все сначала. Хочу это представить, но воображение подводит. Разве теперь можно вернуться и снова стать прежней? Ночь провожу в Куэпосе, а утром еду на местном автобусе по извилистой дороге, ведущей в Национальный парк Мануэль-Антонио. Выхожу на Плайя-Эспадилья — длинный песчаный пляж, переполненный туристами. Иду в сторону от ресторанов и отелей, в самый дальний конец пляжа, примыкающий к вечнозеленому лесу. В непосредственном соседстве ослепительно синего неба и темно-зеленой листвы есть нечто пугающее — они так близки друг к другу, что почти соприкасаются. Обширное пространство океана расстилается перед спутанной, темной массой мангровых деревьев и пальм. Пару недель назад в недорогом магазине в Тамариндо купила новый фотоаппарат. И теперь вытаскиваю его из сумки. Запечатлевать на пленке яркие цвета и удивительный свет — этот процесс больше похож на живопись, чем на фотографирование. Контуры нечеткие, краски сливаются. Я приехала сюда, чтобы найти Эмму, а вернусь всего лишь с несколькими фотографиями. Красивый пляж под летним солнцем. Аллигаторы, лениво плавающие в илистой воде. Кратер вулкана, окутанный туманом. Пляж кишит девочками всех возрастов, начиная от «ползунков» и заканчивая полувзрослыми подростками. Темноволосые смуглые латиноамериканки и мои белокожие соотечественницы. Маленькие и высокие, полные и худые. Смеющиеся и молчаливые. Загорелые девушки расхаживают по пляжу и пьют холодную минералку. Мальчишки шлепают по мелководью. Мужчины средних лет тащат свои доски к воде и гребут прочь от берега. Немедленно и без труда опознаю местных. Могу выбрать любого из толпы и безотчетно определить, здешний он или нет. Мой мозг настолько переполнен странной терминологией серфингистов, что можно лишь гадать о том, какие воспоминания были утрачены, дабы освободить место новой информации. Бесполезной информации. Всего лишь набор слов, который всю жизнь будет напоминать о неудаче с Эммой. Солнце слишком яркое, оно слепит. Все блестит под его лучами. На ходу щелкаю затвором объектива и передвигаю пленку. Снова, и снова, и снова. Этот звук успокаивает меня. Щелк. Напоминание о прежней жизни. Если подумать — нужно так немного для превращения мимолетного мгновения в нечто постоянное. Щелчок — и сквозь линзы проникает свет. Потом — химикалии. Немного закрепителя. И на глянцевой бумаге появляется образ, виденный нами однажды и забытый навсегда. Мы делаем фото, поскольку не желаем смириться с тем, что все преходяще и вернуть прошлое невозможно. Ведем постоянную войну с приближающейся смертью и временем, которое превращает детей во взрослых. Делаем фото, поскольку непременно забудем. Забудем день, неделю, час. Забудем, что когда-то были самыми счастливыми людьми на свете. Делаем фото из гордости, из желания сохранить лучшее в себе. Мы боимся забвения после смерти, что никто не вспомнит о том, что мы жили. Щелк. Щелк. Щелк. Фотографии прохожих. Идиллический пейзаж. Ясное небо. Красота тропического пляжа. Гладкие загорелые тела. Счастливые дети. Это я и привезу с собой в Сан-Франциско — всего лишь фотографии, изображающие бесхитростное счастье, сцены на пляже. Посторонний, который взглянет на эти снимки, никогда не узнает о том, как мне больно; он даже не заподозрит пустоту в моей душе. А потом… Фигурка на песке примерно в двадцати шагах от меня. Яркое зеленое полотенце, на полотенце сидит девочка. Движение. Она откидывается на локти и поворачивается лицом к солнцу. Ее профиль. Сердце, словно взбесившийся механизм, начинает бешено колотиться. Во рту пересыхает. Желтое платьице, длинные волосы, собранные в хвост. Девочка поднимает руку, чтобы смахнуть муху. Этот жест, ладонь с плотно сжатыми пальцами… Невозможно, конечно. Мой несбыточный сон. «Она уже собиралась домой, была готова сдаться, а потом, вдруг, в последнюю минуту…» Подхожу ближе, по-прежнему уверенная в неправдоподобности всего вокруг. Когда оказываюсь примерно в десяти шагах, малышка оборачивается в мою сторону. Видит ли меня эта девочка, которая никак не может быть Эммой? Смотрит на меня или мимо? Между нами проходит многочисленное семейство, с переносным холодильником и несколькими досками для серфинга. На мгновение теряю девочку из виду. Потом люди уходят. Она сидит на прежнем месте и смотрит прямо в глаза. Солнце светит в лицо. Сотни девочек. Тысячи, миллионы. Мир полон девочками, похожими на Эмму. Девочками ее возраста и роста. Девочками, которые выглядят так же, как наша. Я клялась себе, что никогда не забуду ее лица, но теперь уже ни в чем не уверена. Облачко заслоняет солнце; девочка по-прежнему смотрит на меня. Поднимает руку к глазам. Смотрит не сквозь меня, а на меня, как будто мы знакомы. Сознание играет странные шутки. Оно убеждает в твоей невиновности: ты не делала ошибки, не портила жизнь мужчины, которого любишь, и дорогого тебе ребенка, ты не могла потерять Эмму. Уголки губ приподнимаются — это не улыбка, просто девочка застигнута врасплох, она всегда так делает в минуты замешательства. Совсем как ее отец. Позволяю себе эту мысль, позволяю себе поверить в то, что вижу лицо Эммы, а привычки Джейка каким-то образом передались ей… Девочка снова вскидывает руку, отгоняя мух, и заслоняет глаза. Она смотрит на меня, прямо на меня. Не отворачиваясь. Я уже близко, всего в пяти шагах. В трех. Яркое зеленое полотенце. Девочка одна и слишком мала, чтобы быть на пляже одной. Два шага разделяют меня и ее. Снова показывается солнце, и я на секунду слепну. Сознание скверно шутит, не забываю об этом ни на секунду. Ему нельзя доверять. Стою рядом и смотрю сверху вниз. Ее зеленые глаза обращены ко мне, и я говорю себе: Эмма. Никто другой. Не чудо, не плод воображения. Ноги у меня подкашиваются, сердце бешено бьется. Солнце ослепительно яркое. — Эмма? Это даже не шепот, а сдавленный писк. Она не отвечает. Подтягивает колени к груди, обхватывает руками и смотрит на меня. Оборачиваюсь, взглядом ища взрослых, сопровождающих ее, но вокруг никого. Только Эмма в одиночестве сидит на большом зеленом полотенце. Это действительно она. Рядом лежат еще два полотенца, пустая пивная бутылка, пластмассовое ведерко и лопатка, красный переносной холодильник. Сверху на нем — английский рок-журнал. Опускаюсь на колени. — Эмма? |