Книга Костры Фламандии, страница 89 – Богдан Сушинский

– Это не так просто.

– Даже для тебя?

– Даже для меня, – подтвердила фламандка, несколько помедлив, чтобы иметь время осмыслить всю подспудность этого вопроса.

– Почему ты появилась только в полночь?

– Под утро, милый, под утро… – Сирко не видел ее улыбки, но догадался, что она улыбается. И даже сумел представить себе озаренное этой улыбкой лицо девушки.

– Я ждал тебя вечером.

– Неправда, – подарила она ему еще два шага.

– Почему ты считаешь это неправдой?

Теперь Камелия стояла так близко от Сирко, что он мог бы дотронуться до нее рукой, если бы только подвинулся к краешку постели. Однако он почему-то не решался сделать этого. Обычный страх человека, боящегося вспугнуть свой дивный полусон.

– Вечером ты всего лишь желал меня. Грубо, по-мужски хотел. И все. И только потом, когда понял…

– Но я и сейчас… – ударился в откровения полковник, однако девушка решительно упредила его:

– Нет-нет, все должно происходить совершенно не так. Потом, когда ты понял, что вечером я не появлюсь, ты сначала разозлился. Затем даже вскипел и потребовал от служанки, которая обслуживала тебя во время ужина, разыскать эту чертову фламандку. И, уже лежа в постели, тоже немало побесился. Но, в конце концов, сумел усмирить страсть и гордыню, и лишь тогда стал терпеливо, влюбленно…

– Мученически, – вставил Сирко.

– Правильно, мученически ждать.

– Почти так оно все и было, – признал Сирко, медленно приподнимаясь на локте и пододвигаясь к краешку кровати.

– И ждал ты терпеливо, обиженно, по-сиротски… Умоляя Бога, чтобы чертова фламандка все же появилась. Хотя бы под утро. – Камелия присела у кровати, и пальцы ее нежно коснулись руки мужчины, его шеи, подбородка… Распущенные волосы девушки призывно легли ему на грудь.

– Истинно так, по-сиротски, – едва слышно подтвердил полковник. – Ты ведь все понимаешь, почему же испытываешь мое терпение?

Однако фламандка уже увлеклась нежностью собственных фантазий и не желала осквернять их грубыми фантазиями мужчины.

– По-настоящему ты начал ждать только после полуночи. Разве не так? Самые томительные минуты ожидания близости с девушкой, которую любишь, наступают под утро. Вот я и пришла, – она говорила по-польски, но с каким-то неподражаемым акцентом: слегка шепелявя и на французский манер грассируя. В самой речи ее тоже улавливалось что-то наивно детское.

Сирко обхватил ее за талию, медленно, словно драгоценную ношу, приподнял и, привстав на коленях, уткнулся лицом в грудь. Камелия права, именно так все и было: злость, требование разыскать фламандку, стремление каким-то несовместимым образом совместить желание ласкать эту девушку с необходимостью тотчас же допросить ее. Но сейчас все это развеялось, растворилось в лунном сиянии. Остались разве что «сиротская» обиженность на то, что к нему так долго не приходили, да сковавшая волю и тело нежность.

Целую вечность они провели в неподвижности и молчании. Каждый из них понимал: стоит сказать хотя бы слово, пошевелиться, вздохнуть – и что-то будет нарушено в их объятиях, чувствах, их неожиданном единении.

Так продолжалось бы бесконечно долго, если бы не его руки. Это они, руки искушенного в любви мужчины, нарушили табу нежности и молчания. Действуя как бы сами по себе, они вдруг потянулись к оголенному телу, развеивая чувственное оцепенение и взывая к женской страсти.

Встав коленями на краешек ложа, Камелия покорно позволила полковнику снять с себя все, что еще оставалось на ней, а когда, плененный белизной и нежным ароматом ее тела, он вновь замер, нежно проговорила:

– Вот теперь ты мой пленник. – Резким, страстным движением девушка повергла его на спину и, склонившись над ним, с еще более пленительной нежностью добавила: – И сейчас наступит расплата за все муки твоего ожидания.

Камелия рассмеялась, и клокочущий смех ее напомнил Сирко журчание горного ручья.

… Потом, когда буйство их страстей каким-то непостижимым образом улеглось, фламандка надолго притихла у его плеча – нежная, робкая, не смеющая напоминать о своем существовании. Она словно бы подсказывала мужчине: меня нет, меня не существует; можешь забыть обо всем, что только что происходило.

– Скажи, ты пришла ко мне только потому, что тебя прислали, заставили?

Наверное, с минуту Камелия не отвечала. Сердитое дыхание ее было подобно сопению рассерженного ребенка.

– Разве от этого я была менее мила, чем если бы приползла к твоей кровати влюбленной рабыней?

– Хотелось бы все же – влюбленной рабыней, – признался полковник. – Это приятнее, чем осознавать, что даже любовь – и та подослана к тебе.

– Но ведь меня никто не подсылал. Мы с тобой одинаково искренни, не правда ли? – по-детски потерлась она носиком о его плечо.

– Да уж, одинаково, – вздохнул Сирко. Он влюбился в эту женщину и не представлял себе, каким образом, а главное, зачем должен был бы скрывать свои чувства.

– А если и подослана, то как любимая, а не как убийца. Тем более что эта любимая еще и заботится о твоей безопасности.

– Ты имеешь в виду тех четверых рыцарствующих монахов, которые сопровождали меня от ставки главнокомандующего до этого дома?

– Почему четверых? Их значительно больше. Значительно. А заговорила об этом, чтобы не томить тебя. Иначе так бы и мучился, не решаясь спросить об этих рыцарях в монашестве.

– Если бы ты явилась вечером…

– Ты устроил бы мне допрос, – прожурчала тихим вкрадчивым смехом фламандка. – И у вас уже никогда не было бы такой чудной ночи. Как видишь, это я спасла ее для нас. Опять все спасла.

Сирко лег на бок, приподнял на ладони подбородок девушки и попытался заглянуть в глаза. В предрассветной дымке они едва просматривались, но все же полковнику показалось, что девушка смотрит на него с нежной встревоженностью.

– Задавай свои вопросы, задавай, – едва слышно прошептала Камелия. – Я ведь понимаю, что без них не обойтись. По мне – так лучше беседа в ночной постели, чем утренний допрос за столом.

– Это не допрос. Но мне важно знать, что происходит вокруг этого дома и его хозяина. Вернее, кто в нем истинный хозяин.

– Истинный – доктор де Жерон. В этом можешь не сомневаться, – едва заметно улыбнулась девушка. – И не пытайся обнимать меня, иначе снова увлечешься, и допрос придется отложить до следующей ночи. Днем я ведь тебе все равно ничего не скажу.

– Ко-вар-ная! – не сдержал улыбки Сирко. – И не употребляй больше слово «допрос». Согласен: доктор де Жерон. Но ведь он, как я понял, не иезуит. А эти твои монашествующие рыцари…

– Он – доктор, лечащий иезуитов. И по преданности ордену больший иезуит, чем многие из тех, кто носит монашескую сутану. А воины, сопровождавшие вас, тоже не монахи. Они наняты орденом. Это опытные, закаленные в походах и турнирах рыцари.