Книга Остров обреченных, страница 11 – Богдан Сушинский

Если бы она точно знала, где именно Рой д’Альби пребывает в Гавре и на какой корабль нанимается, то, конечно же, нашла бы способ убежать, прежде чем ее доставят в порт. Она сумела бы вырваться из-под опеки стражников то ли по пути в Гавр, то ли в самом городе. Но зачем все так усложнять? Она не может раскрывать инкогнито Роя. Адмирал не должен заподозрить, что «нищий студент» оказался в команде его эскадры. И потом… каково же будет удивление Роя, когда он узнает, что его герцогиня тоже плывет в Канаду. И если к тому же удастся попасть на одно и то же судно. Во всяком случае там, в Канаде, они смогут наняться на какую-либо службу, построить себе дом… Конечно же, они долго и смертельно будут тосковать по Франции, по Парижу. Но ведь, в конце концов, они с Роем окажутся там не одни. Таких, как они, аристократов, коим выпало сотворить Новую Францию на далеких канадских берегах, окажется сотни. Что же касается ее и Роя д’Альби, то когда-нибудь они обязательно вернутся во Францию… счастливыми и состоятельными.

* * *

Тройной стук в дверь. Это опять Бастианна. Когда ей исполнится пятьдесят, они уже целую неделю будут в море. Несмотря на столь почтенный возраст, выглядит эта, некогда жгучая брюнетка, все еще довольно молодо и даже смазливо; седина ее еще только несмело пробивается сквозь коротко, по-мужски стриженые волосы, а фигура сохранилась настолько, что на улицах Парижа мужчины порой ускоряли шаг, стремясь поскорее поравняться с ней, наивно полагая увидеть, если уж не девушку, то, по крайней мере, женщину лет тридцати.

– Я узнала: кучером у нас будет Клод – отставной бомбардир, вместе с которым ты чуть было не перестреляла половину наших слуг.

– Отставной бомбардир?! – грустно обрадовалось Маргрет. – Это хорошо. Кажется, ему можно доверять. В Гавре мы попытаемся задержать его при себе, пусть поищет Роя д’Альби.

– Так он в Гавре? – подбоченясь, передернула плечами непомерно грудастая Бастианна.

– Где же еще?!

– И ты молчала?

– Но я вынуждена была скрывать это от всех, и от тебя – тоже.

– Я давно знала, что женщины, когда они влюбляются, хоть немножко, но все же мудреют. А вот у мужчин все наоборот, они… Э, да ты, никак, плачешь? – прервала она себя на полуслове.

– Мне страшно, Бастианна. Море, корабль, сотни полупьяных матросов, пираты…

– О да, особенно пираты… – беззаботно рассмеялась Бастианна. – Хотелось бы мне увидеть их в морском сражении.

– Кого? – не поняла Маргрет. – Наших моряков?

– Почему моряков? Пиратов, конечно же!

Маргрет умолкает, промокает платочком слезы и почти с ужасом смотрит на гувернантку.

– Послушай, тебя что, совершенно не огорчает, что нам придется покинуть Париж, выйти в океан и плыть к какому-то далекому неведомому острову?

– А почему меня это должно огорчать? Париж мне давно осточертел. Как и ваш замок, вы уж простите меня, герцогиня. – Они всегда обращались друг к дружке то на «ты», то на «вы», в зависимости от настроения.

– Но такого не может быть.

– А я тебе говорю: совсем не огорчает! – еще более решительно раскачивает свое туловище Бастианна, по-прежнему пытаясь разговаривать с Маргрет так, как привыкла разговаривать с ней, когда та еще была девчонкой. Каждое слово произносит полушутя-полуигриво, словно бы поддразнивая свою воспитанницу и приглашая порезвиться-позабавиться.

– Вдруг мы пристанем к какому-то дикому острову. И нам придется жить там, как туземцам или как в тюрьме.

– «Как на острове» и «как в тюрьме» у меня прошла большая часть жизни, проведенной в замке де Робервалей, герцогиня. Здесь вам и остров, и тюрьма, и всякая, какая только возможна, дикость. Вплоть до туземцев.

– Ну, я-то подобным образом рассуждать не могу.

– Вы – нет. Это я буду так рассуждать. И потом, стоит ли пугать морем и островом меня, корсиканку, все предки которой выросли на острове, у самой кромки моря? Это, наверное, из-за меня ты окажешься в океане. Это моя судьба: кончить дни свои на каком-то из необитаемых островов и быть повешенной на одной рее с пиратами.

– Господи, Бастианна!.. О чем ты?

– О своей судьбе.

– Никогда бы не подумала, что приговор Робервалей ты воспримешь с таким спокойствием.

– С таким же спокойствием я приму и приговор королевского суда, – смеется Бастианна. – Ты кто? Ты – дочь герцога. А я – дочь корсиканского пирата. Его тоже звали Бастианном. Бастианн Безбожник… Когда-то это имя гремело на всю Корсику. Моего отца боялись и уважали. Под его командованием находилось три пиратских корабля. Но все знали, что на корсиканцев он не нападет; богатых мавров, сицилийцев, генуэзцев, французов – этих да, этих он не жалел.

– И что же с ним в конце концов произошло?

– То же, что и со всеми остальными людьми его ремесла. Для того, чтобы попасть на Небеса, пирату сначала следует попасть на морское дно. Не знаю, где и когда это произошло, но что прошел он именно этот путь свой судный, – в этом можно не сомневаться.

– Почему же ты никогда раньше не рассказывала о нем?

– Дочери герцога? О том, что я – дочь пирата? Если бы твоя матушка или твой распутный папенька узнали об этом, они выставили бы меня на следующий же день.

– А как же ты попала к нам?

– Как попала, как попала… А черт его знает, как я попала?! Да еще к вам. Однажды, когда отец уже, очевидно, сгинул в морской пучине где-то возле Геркулесовых Столбов, на наш поселок напали солдаты, прибывшие с французской эскадрой. Он считался пиратским – и это была святая правда. Вряд ли у нас отыскалась бы семья, в которой бы кто-нибудь да не выходил в море под пиратским флагом, не продавал душу этому богоугодному ремеслу. Даже если при этом выдавал себя за правоверного рыбака. Так вот, французы решили раз и навсегда уничтожить это пиратское гнездо. Всех мужчин, которые не были в море или не успели уйти в горы, они перебили. Старух и детей – тоже. Ну а мне было семнадцать. Меня и еще около двадцати девушек и молодых женщин они взяли с собой на борт.

– Зачем?!

Бастианна как-то загадочно и в то же время снисходительно улыбнулась и, ничего не ответив, вышла на балкон. Ночь была теплой и душистой. Яркий полумесяц нимбом охватывал крест на вершине собора, образуя символ новой веры. На старой мельнице томно рыдала сова, в которую, как гласит молва, воплотилась душа какой-то парижской блудницы.

– Ласковая ночь, дарованная нам для ласковых мужчин, – сладострастно потянулась корсиканка.

– А что, разве и в таком, в твоем, возрасте женщина все еще мечтает о мужских ласках? – настороженно поинтересовалась Маргрет, на несколько минут забыв о том, что готовит им обеим гаврское утро.

– Дочь моя, только в этом возрасте мы, женщины, и начинаем по-настоящему бредить этими самыми мужскими телами и мужскими ласками. Потому что только в этом возрасте начинаем по-настоящему ценить то, что даровано нам Господом от утех земных. Ибо только в этом возрасте каждого мужчину воспринимаешь как последнего в твоей жизни и воздаешь ему за труды его, тоже… как последнему в твоей жизни, и прощаешься с ним как с последним мужчиной в твоей распроклятой жизни, – с тоской и горечью. И стоит ему только оглянуться и позвать…