Онлайн книга «Где вера и любовь не продаются. Мемуары генерала Беляева»
Три дня и три ночи провели мы на улицах, пока, наконец, все успокоилось. Морские офицеры вернулись к исполнению своих обязанностей, 500 матросов были арестованы. Утром в девять часов в Комендантский дворец были вызваны все командиры частей. Комендант объявил, что согласно Высочайшему повелению он вступает в главное командование портом и в суровых выражениях требовал от всех подчиненных строгого исполнения обязанностей. Позднее мне удалось узнать от него все детали происшедшего. В ночь на 5 ноября мы получили приказ грузиться. «Маркизова лужа» [79] ревела и неистовствовала, словно и ее повысили в звании и сделали океаном. Баржи плясали на волнах, сталкиваясь железными бортами и пуская столбы под самые облака. Орудие за орудием, ящик за ящиком, повозка за повозкой закатывались в недра огромной баржи, придавая ей устойчивость. Испуганные лошади скользили по обледенелым сходням. Одна чудная кобыла упала, и ее задние ноги остались между бортами. Все мы бросились, чтобы задержать сближавшиеся борты соседних судов, – по счастью, удалось спасти животное и втащить его на палубу, прежде чем столкнулись обе баржи. – Поручик Стефанов? – Готово! – Подпоручик Сергиевский? – Не могу поместить двух лошадей, нет места! – Помещайте во что бы то ни стало. Ящики с водкой получили? – Получили! – На всех баржах? – На всех! – Раздайте по мерзавчику на каждого! – Есть! – Ну, а теперь… все разом! За нашу славную, доблестную, единственную в мире Первую батарею гвардейского стрелкового артиллерийского дивизиона, за ее лихих господ офицеров и за каждого из вас – УРА! – Ура, ура, ура! – перекатывается с баржи на баржу. – Отдавайте причалы! В полном мраке, прорезаемом полосами белых гребней, проходят баржи, одна за другою. – Подпоручик Сергиевский? – Здесь! – Как обе последние лошади – плывут? – Плывут!.. – слышится из мрака радостный голос. – Слава Богу!.. С чувством безграничного успокоения результатом исполненного долга возвращался я по пустынным улицам Петербурга. Трудно описать взрыв радости, которым я был встречен. – Маруся моя! Как мне уютно, что ты здесь, со мною! – Заинька! Как я счастлива… Если бы ты знал, как здесь у нас все хорошо! Пойдем взглянуть… – Не теперь! Сперва надо покончить с главным вопросом: о свадьбе. Ты не поверишь, как я волновался при мысли, что случись что со мною… – А я не волновалась. Ты ведь мой, остальное все равно! – Ну вот, раньше всего мы должны быть чистыми перед Богом и людьми. Ты знаешь, что я придумал? – А что? – Едем в деревню. Если не завтра, то послезавтра. Когда венчали Мишу, я спросил священника. Знаешь, что он мне сказал? – «Абы на хорошеньких, всех повенчаю!» – Ну, едем! А пока ложись спать, ведь уже третий час. Тебе не будет скучно одному? Утром в восемь часов я уже был в канцелярии. Там все было по-прежнему. Только Шульмана не было. Полковник Зедергольм использовал нашу мобилизацию по-своему. Хотя не было прямых указаний на это, но так как в случае мобилизации дивизион отделялся от бригады, то он вышел из подчинения герцогу, мобилизовал свое управление и, на всякий случай, получил себе подъемные. В Кронштадт он заезжал на минуту и потом снова исчез, я его не видал. В офицерском собрании я застал адъютанта, поручика Фриде, и сообщил ему о своем возвращении. – Ты все-таки лучше явился бы к герцогу, – сказал он, – понимаешь, Зедергольм поставил его в глупое положение, из которого он не знает как выйти: отделился – и крышка! Скандала ему поднимать не хочется, а когда его спросят, что у вас там было в Кронштадте, он не будет знать, что сказать. Ты бы к нему зашел! – Да и Зедергольм тоже… раз мы стоим у него в казармах, мы вернулись в его подчинение… – Хорошо, пойду! Но ведь, мои вещи запечатаны, я только завтра сумею достать мундир. А ты его знаешь. – Не беда, ступай, я его предупрежу. – Ваше высочество, представляюсь по случаю возвращения из командировки. Видя, что он не знает, о чем меня можно было бы спросить, я вкратце изложил ему происшедшее. Все время он пожевывал что-то, мало отдавая себе отчет в том, что я ему говорил, и, когда я кончил, сказал: – Ну, а вам все-таки надо было явиться в парадной форме. Ко мне – только в мундире. При выходе я встретился с Фриде. – Ну и подвел ты меня с этим твоим Шмерцем, – не выдержал я, – в его мозгу не помещается никакая идея, кроме формы одежды. А еще доктор философии Гейдельбергского университета! – Ну вот, оттого-то все и происходит, – отвечал адъютант, – ничего с ним не поделаешь. В батарее я встретил Сергиевского. Стефанов при выгрузке упал в открытый люк, и на лбу у него остался шрам. Но как только он снял повязку, мы организовали бегство в Леонтьевское. Об этом я не сказал никому. Использовали два свободных денька. Маруся собралась по-военному, в два счета. Мы уложили в чемоданчики ее подвенечное платье и нашу парадную форму и через шесть часов уже выходили с Нарвского вокзала. У крыльца нас ждала тройка. По шоссе мы летели с быстротой экспресса. Ехали мы наудалую, предупредив только письмом. По дороге утомление взяло верх, я проснулся только очутившись на шоссе, от сильного толчка о придорожную тумбу. Я лежал пластом, не отдавая себе отчета о происходящем. – Стой, командир выбыл, – раздался вдалеке голос Сергиев ского… Слава Богу! Все кончилось благополучно. Я опять занял свое место; а Стефанов пытался не дать мне снова заснуть, указывая на придорожные кусты, в которых грезились какие-то чудовища. – Гиппопотам! – Слон! – Плезиозавр! В полях мы пересели на розвальни и опять полетели по первой пороше. На этот раз мы сидели попарно и могли спокойно спать. В большом доме все ярко было освещено. Домашние сами приготовили встречу. Прибежала местная учительница одевать Марусю, осыпая ее ножки поцелуями. Я сразу же отправился в церковь. Окна ее заиндевели, было холодно невыразимо. Священник ради особого торжества затянул свадьбу [80] на три часа. Наконец мы очутились в его хорошо натопленной горнице. Там уже толпились местные красавицы… Стефанов уселся рядом с хорошенькой Гранитовой, которая в своей элегантной шубке производила впечатление городской барышни. По другую ее сторону водрузился батя, перед которым красовалась красуля с ромом и бутыль с шампанским. Рядом уселись мы, а далее, между двух гвережинских красавиц, Боб Сергиевский. После того как присутствующие стали кричать «Горько», батя предложил, чтоб каждый сосед поцеловал свою соседку, а сам сунулся было к Гранитовой, если б матушка не удержала его за фалды. Он беспрестанно повторял: «Абы на хорошеньких, так всех вас перевенчаю». |