Книга Кто стрелял в президента, страница 17 – Елена Колядина

— Да-да, — вдруг обрадованно встрепенулась воспитатель, забыв про мужа, пропившего на той неделе ковер и электронный будильник.

— Вы можете прийти, уйти.

— Да-да, — просветленно сказала воспитатель, вспомнив про ковер и будильник. — Уйти от мужа.

— Или прийти к нему. А мы, инвалиды, нужны, чтобы все время напоминать вам о вашем счастье. Уже поэтому мы не обуза нашей стране.

Воспитатель вспыхнула и поглядела на лозунг.

— Я совсем не то имела в виду.

— А получилось — то, — с печальным вздохом сказала Люба.

— Но что же нам написать? Главврач распорядился наглядную агитацию…

— Санбюллетень можно, — встряла Света. — «Гонорея — болезнь грязных рук».

Люба сделала большие глаза. Но воспитатель не заметила иронии:

— Согласна, бюллетень можно. Только про венерические заболевания в кожном корпусе вешают. Что же у нас повесить?

— Колеса коляски — колеса фортуны? — предложила Люба.

— Как-то не совсем в ритме эпохи, — засомневалась воспитатель. — Особенно, фортуна. У наших граждан не фортуна, у них — судьба, общая со всей страной. Мы ж не в Америке какой-нибудь, да? А «колеса судьбы» получается, вроде как перемелют.

Воспитатель поморщилась.

— Ладно, я подумаю. А это транспарант уборщица сейчас снимет.

Люба победоносно поглядела на Свету и поехала искать, кому бы еще рассказать о его ходячем счастье?

До конца санаторной смены произошло много приятных событий. Люба съезжала по бетонной тропинке, специально залитой в море для спуска колясок. Съезжала не одна, а с Романом, парализованным после ранения. Он держал ее руку, она взвизгивала, когда коляски врезались в волны.

«Кому любовь, а кому ржавчина, — бубнила коляска, пугаясь соленой воды, но не перечила вслух. Пусть Любушка с мальчиком подружится, поцелуется разок. Пару раз, когда Люба чересчур уж страстно пела Роману свои песни, коляска не выдерживала. — Ты люби, Любушка, кто тебе не дает? Только не влюбляйся».

Роман, еще год назад бодро топавший в кроссовках, а затем в солдатских берцах, страдал от внезапного бездвиженья. Чтобы поддержать его, Люба придумала разучить на колясках танец. Что-нибудь латиноамериканское, ламбаду. Они репетировали две недели и на прощальном концерте самозабвенно станцевали «мамбу». Никто не знал, сколько раз Люба опрокидывалась на пол, прежде чем научилась ловкому па: она, Люба, с волнующим взглядом проезжает мимо Романа, резко возвращается задним ходом, отчего стремительно разворачиваются вперед малые колеса, и склоняет к нему полное страсти лицо и загорелые плечи.

Вечерами компания собиралась в комнате, и Люба пела под гитару свои песни.

— Дорога важна… Я вам не нужна-а…

«Какого рожна?», — бубнила коляска, а Роман смотрел на Любу значительным взглядом.

— Зачем стояли мы, обнявшись, у темного, стоячего залива-а! — звонко выводила Люба трагическим голосом. И тоже смотрела с обещанием в глаза Роману. Но любви не было. Не было любви, хоть тресни! Была дрожь в животе и тяжесть между ног. Был позор Романа, в котором он не хотел признаваться: желая переспать с Любой, он стыдился, что первой женщиной будет калека. Его ноги обездвижили так внезапно, так нелепо, что он по привычке полагал себя здоровым, как все. И самого себя в коляске видел со стороны, сочувственно наблюдая за другим человеком с неуловимо знакомой внешностью. Люба, конечно, хорошая девчонка. Но ведь он, Роман, не сегодня-завтра встанет на ноги, и пойдет по жизни — охранником в частной фирме или ментом. А Люба? Куда пойдет она? Нет, не по пути им.

— Ну чего, Люб, увидимся в следующем году? — лицемерно спросил Роман перед отъездом, в твердой уверенности, что это его лето на коляске — последнее. И Новый год он встретит рэпом и медляком на своих ногах. А, значит, с Любой уже никогда не увидится. И не понадобится тягостно объясняться, почему они не пара.

— На будущее лето, — бодро обещал Роман, словно намекая, что их главные чувства еще впереди. И мутил глазами.

— Рома, подожди, — остановила его Люба. — Я, наверное, не приеду.

— Почему? — лживо сокрушался Роман.

Люба набрала воздуху.

— Я тебя не люблю. Поэтому не хочу что-то обещать, обнадеживать.

— Не любишь? — горестно протянул радостный Роман. Но сообразив, что его отвергают, обиделся. — А чего тогда пела? — разозлился он. — Ты весь из ветра и дождя-а-а?

— Я, Рома, наверное, звала любовь. Но она не пришла. А так просто, лишь бы с кем, только из-за того, что я неходячая, а ты — практически здоровый…

Тонкий комплимент Любы воодушевил Романа.

— Нет, Люба, лишь бы с кем не надо. Но ты не переживай. Ты полюбишь, обязательно! И он тебя полюбит. На свадьбу пригласишь?

— Лучше на концерт.

— Ага, — плел Роман. — Увижу афиши: «Любовь Зефирова с новой программой «Ты весь из ветра». Буду интервью раздавать, рассказывать про наше лето на берегу моря. Фотки репортерам толкну.

— Нет, шоу будет называться «Колеса фортуны». Ой, я кажется, песню придумала: «Роман с Романом».

Польщенный Роман совершено смирился с вероломством Любиной любви, и они распрощались дружеским объятием.

Джип остановился.

Люба вздрогнула.

С лицом, сулившим мало хорошего, владелец внедорожника тяжело глядел на багажник. На багажнике стояла инвалидная коляска с тощей молодой девкой. Зад девки в джинсах провалился в разодранное дерматиновое сиденье. Сбоку, вялый и слипшийся, как старый гондон, свисал парашют.

«Не мало ли вас? Не надо ли нас?» — пробормотала коляска, надеясь разрядить обстановку.

«Хэ!» — ухмыльнулся джип.

«Тихо, не говори ничего!» — прошептала Люба коляске.

Хозяин джипа тяжело молчал. Люба приняла его молчание за сдержанное понимание.

— Вы н-не знаете, до Москвы отсюда далеко? — вжавшись в спинку коляски и явно плохо соображая, спросила Люба.

«Ну и чего сказала? Ни к селу, ни к городу!» — забубнила коляска.

Взгляд водителя стал еще более тяжелым.

— Как до Китая раком.

Разговор явно не вязался.

— А я Телец по гороскопу, — почему-то сказала Люба.

«Надо же! — съязвила коляска. — Это судьба!»

— А вы кто по знаку зодиака? — не слышала коляску Люба.

— Дева, — зловеще сообщил владелец джипа.

Люба, затрепетав, взглянула ему в лицо.

Как он красив!

«Вылитый тюлень недобитый», — поморщилась коляска. Но промолчала.

Как нестерпимо прекрасен! Невысокий, коротко постриженный, с золотым крестом величиной с тульский пряник в вороте черной рубашки. Черная кожаная куртка, черные джинсы, часы размером с сейфовую ячейку и сапоги «осень в Баку». Зуба одного нет — наверное, потерял, когда защищал незнакомую девушку. Шрам на щеке — господи, он потерпел аварию!