Книга Песнь Кали, страница 33 – Дэн Симмонс

– Тебе бы в ООН работать,– заметил я.

– Я и работала на ООН,– ответила Амрита.– Ты забываешь, что как-то я проработала там целое лето в качестве переводчика. За два года до нашей встречи.

– Гм, затеяла какую-нибудь войну?

– Нет. Я предоставила это профессиональным дипломатам.

– Ты не говорила мне, что видела во время завтрака женщину, которую чуть не убило током.

– Ты не спрашивал.

Бывают моменты, когда даже муж понимает, что ему следует заткнуться. Сквозь подвижную завесу дождя мы смотрели на проносящиеся мимо трущобы. Некоторые люди на улице даже не пытались спрятаться от ливня, а лишь тупо приседали на корточках в грязь, склонив головы под потоками воды.

– Видишь детей? – негромко спросила Амрита.

До сих пор я не обращал на это внимания, но теперь увидел: девочки лет семи-восьми стояли, держа на бедрах детей еще меньше. Только сейчас до меня дошло, что это был один из наиболее часто встречавшихся нам за последние пару дней образов: дети, державшие детей. Поскольку лил дождь, они укрылись под навесами, мостками и насквозь промокшими полотнами. Их оборванная одежда была ярких цветов, но даже ослепительный красный или царский голубой не скрывали грязи и изношенности. На худеньких запястьях и лодыжках девочки носили золотые браслеты. Их будущее приданое.

– Здесь очень много детей,– сказал я.

– И почти ни одного ребенка,– произнесла Амрита так тихо, что слова ее прозвучали почти как шепот.

Мне потребовалось лишь несколько секунд, чтобы убедиться в ее правоте. У большинства детей, которых мы видели, детство уже осталось позади. Нянчить младших сестренок и братишек, тяжко трудиться, рано выйти замуж и растить уже свое потомство – вот их непосредственное будущее. Многие из детей, которые сейчас бегали голыми по грязи, не проживут и нескольких последующих лет. Те, кто достигнет нашего возраста, встретят новое столетие среди миллиардного народа, стоящего перед угрозой голода и социального хаоса.

– Бобби,– заговорила Амрита,– я знаю, что в американских школах не очень серьезно относятся к математике, но ведь ты учил Евклидову геометрию в средней школе?

– Да, малышка, этому учат даже в американских средних школах.

– Тогда ты должен знать, что существует и неевклидова геометрия.

– Доходили до меня какие-то грязные сплетни на этот счет.

– Я серьезно, Бобби. Я пытаюсь кое в чем здесь разобраться.

– Продолжай.

– Так вот, мне в голову пришла одна мысль, когда я упомянула в разговоре с Чаттерджи про альтернативные системы и эксперименты.

– Угу.

– Если индийская культура была экспериментом, то тогда мои западные предрассудки говорят, что он оказался неудачным. Во всяком случае, в том, что касается приспособления людей к жизни и их защиты.

– Бесспорно.

– Но если это просто другая система, то тогда моя метафора наводит на мысль о гораздо худшей возможности.

– Какой же?

– Если размышлять в рамках теории систем, я прихожу к убеждению о полной несовместимости двух моих культур. А я есть производная этих двух культур. Общий элемент в системах, общих элементов не имеющих.

– Запад есть Запад, Восток есть Восток, и вместе им не сойтись?

– Ты ведь понимаешь мою проблему, Бобби?

– Возможно, хороший семейный консультант смог бы…

– Помолчи, пожалуйста. Эта метафора навела меня на еще более устрашающую аналогию. Что, если различия, на которые мы реагируем в Калькутте, есть результат того, что культура не другая система, а другая геометрия?

– А какая разница?

– Я думала, ты знаешь Евклида.

– Нас представили друг другу, но близко мы так и не сошлись.

Амрита вздохнула и стала смотреть на тот промышленный кошмар, мимо которого мы проезжали. У меня мелькнула мысль, что это образ индустриальной пустыни из «Гэтсби» Фицджеральда, возведенный в десятую степень. А еще мне пришло в голову, что мои личные литературные ассоциации стали испытывать пагубное влияние математических метафор Амриты.

Я видел, как на обочине присел человек, собравшийся испражняться. Он задрал рубаху на голову и приготовил небольшую бронзовую чашечку с водой для пальцев левой руки.

– Системы и теории чисел пересекаются,– сказала Амрита. По ее напряженному голосу я вдруг понял, насколько серьезно она настроена.– Геометрии не пересекаются. Разные геометрии основываются на разных теоремах, постулируют разные аксиомы и дают начало разным реальностям.

– Разным реальностям? – переспросил я.– Как это реальности могут быть разными?

– Возможно, не могут,– согласилась Амрита.– Возможно, «реальна» лишь одна. Возможно, лишь одна геометрия истинна. Но тогда возникает вопрос: что будет со мной, со всеми нами, если мы выбрали ложную?

По возвращении в гостиницу нас ждала полиция.

– Один джентльмен желает вас видеть, сэр,– сообщил помощник управляющего, подавая мне ключ от номера.

Я повернулся, ожидая увидеть Кришну, но с темно-фиолетового дивана поднялся высокий бородатый человек в тюрбане – очевидно, сикх.

– Мистер Лук-зак?

– Лу-зак. Да, это я.

– Я – инспектор Сингх из калькуттской государственной полиции.

Он показал мне значок и выцветшую фотографию на удостоверении в пожелтевшем пластике.

– Инспектор?

Я не стал протягивать ему руку.

– Мистер Лузак, мне хотелось бы поговорить с вами в связи с делом, которое расследует наш отдел.

«Кришна втравил меня в какую-то историю»,– мелькнуло в голове.

– О каком деле идет речь, инспектор?

– Об исчезновении М. Даса.

– Ага,– произнес я и подал ключ от номера Амрите. Я не испытывал желания приглашать полицейского к себе.– А с моей женой вы не будете разговаривать, инспектор? Нашей малышке пора кушать.

– Нет. Я займу у вас всего минуту, мистер Лузак. Прошу прощения, что побеспокоил вас в этот вечер.

Амрита понесла Викторию к лифту, а я тем временем осмотрелся. За нами с любопытством наблюдали помощник управляющего и несколько портье.

– Не возражаете, инспектор, если мы пройдем в лицензионное помещение? – Этим эвфемизмом в индийских отелях называли бар.

– Очень хорошо.

В баре было темнее, но, заказав джин с тоником, в то время как инспектор попросил принести чистый тоник, я смог как следует рассмотреть рослого сикха.

Инспектор Сингх держался с беззастенчивой властностью человека, привыкшего повелевать. Его голос носил отпечаток лет, проведенных в Англии: не «оксбриджскую» тягучесть, но отрывистую точность Сэнд-херста или какой-нибудь другой военной академии. На нем был хорошо подогнанный светло-коричневый костюм, которому не хватало самой малости, чтобы стать униформой. Тюрбан был цвета красного вина.