Онлайн книга «Денискины рассказы: о том, как всё было на самом деле»
|
Сидеть было холодно, потому что я был в одних трусиках, и железный пол меня прямо захолодил, но потом он согрелся, и я сидел, подсунув руки под мышки. Ветер был слабый, еле-еле дул, а поезд шел медленно-медленно, он поднимался в гору, колеса тарахтели, и я потихоньку к ним подладился и сочинил песню: Вот мчится поезд – красота! Стучат колеса – тра-та-та! И случайно я посмотрел направо и увидел конец нашего поезда: он был полукруглый, как хвост. Я тогда посмотрел налево и увидел наш паровоз: он во-всю карабкался вверх, как какой-нибудь жук. И я догадался, что здесь поворот. А рядом с поездом была тропочка, совсем узкая, и я увидел, что впереди по этой тропочке идет человек. Издалека мне показалось, что он совсем маленький, но поезд все-таки шел побыстрее его, и я постепенно увидел, что он большой, и на нем голубая рубашка, и что он в тяжелых сапогах. По этим сапогам было видно, что он уже устал идти. Он держал что-то в руках. Когда поезд его догнал, этот дядька вдруг спустился со своей тропочки и побежал рядом с поездом, сапоги его хрупали по камешкам, и камешки разлетались из-под тяжелых сапог в разные стороны. И тут я поравнялся с ним, и он протянул мне решето, затянутое полотенцем, и все бежал рядом со мной, и лицо у него было красное и мокрое. Он крикнул: – Держи решето, малый! – и ловко сунул мне его на колени. Я вцепился в это решето, а дяденька ухватился за перильца, подтянулся, вскочил на подножку и сел рядом со мной. Он вытер лицо рубашкой и сказал: – Еле влез… Я сказал: – Нате ваше решето. Но он не взял. Он сказал: – Тебя как звать? Я ответил: – Денис. Он кивнул головой и сказал: – А моего – Сережка. Я спросил: – Он в каком классе? Дяденька сказал: – Во вторым. – Надо говорить: во втором, – сказал я. Тут он сердито засмеялся и стал стаскивать полотенце с решета. Под полотенцем лежали серебристые листья, и оттуда пошел такой запах, что я чуть не сошел с ума. А дяденька стал аккуратно снимать эти листья один за одним, и я увидел, что это – полное решето малины. И хотя она была очень красная, она была еще и серебристая, седая, что ли; и каждая ягодка лежала отдельно, как будто твердая. Я смотрел на малину во все глаза. – Это ее холодком прикрыло, ишь притуманилась, – сказал дядька. – Ешь давай! И я взял ягоду и съел, и потом еще одну, и тоже съел, и придавил языком, и стал так есть по одной, и просто таял от удовольствия, а дяденька сидел и смотрел на меня, и лицо у него было такое, как будто я болен и ему жалко меня. Он сказал: – Ты не по одной. Ты пригоршней. И отвернулся. Наверно, чтоб я не стеснялся. Но я его нисколько не стеснялся: я добрых не стесняюсь, я стал сразу есть пригоршней и решил, что пусть я лопну, но все равно я эту малину съем всю. Никогда еще не было так вкусно у меня во рту и так хорошо на душе. Но потом я вспомнил про Сережку и спросил у дяденьки: – А Сережа ваш уже ел? – Как же не ел, – сказал он, – было, и он ел. Я сказал: – Почему же было? А например, сегодня он уже ел? Дяденька снял сапог и вытряхнул оттуда мелкий камешек. – Вот ногу мозолит, терзает, скажи ты! А вроде такая малость. Он помолчал и сказал: – И душу вот такая малость может в кровь истерзать. Сережка, браток, теперь в городе живет, уехал он от меня. Я очень удивился. Вот так парень! Во втором классе, а от отца удрал! Я сказал: – А он один удрал или с товарищем? Но дяденька сказал сердито: – Зачем – один? С мамой со своей! Ей, видишь ли, учиться приспичило! У ней там родичи, друзья-приятели разные… Вот и выходит кино: Сережка в городе живет, а я здесь. Нескладно, а? Я сказал: – Не волнуйтесь, выучится на машиниста и приедет. Подождите. Он сказал: – Долго больно ждать. Я сказал: – А он в каком городе живет? – В Курским. Я сказал: – Нужно говорить: в Курске. Тут дяденька опять засмеялся – хрипло, как простуженный, а потом перестал. Он наклонился ко мне поближе и сказал: – Ладно, ученая твоя голова. Я тоже выучусь. Война меня в школу не пустила. Я в твои годы кору варил и ел. – И тут он задумался. Потом вдруг встрепенулся и показал на лес: – Вот в этим самым лесу, браток. А за ним, гляди, сейчас село Красное будет. Моими руками это село построено. Я там и соскочу. Я сказал: – Я еще одну только горсточку съем, и вы завязывайте свою малину. Но он придержал решето у меня на коленях: – Не в том дело. Возьми себе. Он положил мне руку на голую спину, и я почувствовал, какая тяжелая и твердая у него рука, сухая, горячая и шершавая, а он прижал меня крепко к своей голубой рубашке, и он был весь теплый, и от него пахло хлебом и табаком, и было слышно, как он дышит медленно и шумно. Он так подержал меня немножко и сказал: – Ну, бывай, сынок. Смотри, веди хорошо… Он погладил меня и вдруг сразу спрыгнул на ходу. Я не успел опомниться, а он уже отстал, и я опять услышал, как хрупают камешки под его тяжелыми сапогами. И я увидел, как он стал удаляться от меня, быстро пошел вверх на подъем, хороший такой человек в голубой рубашке и тяжелых сапогах. И скоро наш поезд стал идти быстрее, и ветер стал чересчур сильный, и я взял решето с малиной и понес его в вагон, и дошел до папы. Малина уже начала оттаивать и не была такая седая, но пахла все равно как целый сад. А папа спал; он раскинулся на нашей полке, и мне совершенно негде было приткнуться, и некому было показать эту малину и рассказать про дядьку в голубой рубашке и про его сына. В вагоне все спали, и вокруг по-прежнему висели разноцветные пятки. Я поставил решето на пол и увидел, что у меня весь живот, и руки, и колени красные – это был малиновый сок, и я подумал, что надо сбегать умыться, но вдруг начал клевать носом. В углу стоял большой чемодан, перевязанный крест-накрест, он стоял торчком; мы на нем вчера резали колбасу и открывали консервы. Я подошел к нему и положил на него локти и голову, и сразу поезд стал особенно сильно стучать, и я пригрелся и долго слушал этот стук, и опять в моей голове запелась песня: Вот мчится поезд — |