Книга Простишь — не простишь, страница 13 – Валери Тонг Куонг

Ведь ты, Мило, хотел собрать для меня букет…

– Селеста! Я тебя зову-зову, а ты не слышишь…

Я вздрогнула.

Маргерит теребила меня за рукав. Вместо яркого красно-белого платья на ней были обычные джинсы и скромная синяя клетчатая рубашка. Такой красавице все к лицу.

– Мама велела прийти не раньше полудня. Она давно ушла, да? Прежде я ее встречала в холле, а сегодня – нет…

Они сменяли друг друга. Сестры думали, что бабушка и тетя приходят по очереди, чтобы мы никогда не оставались одни, без помощи. Восхищались: надо же, какая дружная семья! Семья, конечно, дружная, однако причина несколько иная. Мама, как всегда, не желала видеть младшую дочь. На этот раз – под благовидным предлогом: четкий график дежурств у постели больного.

Не понимаю, как можно постоянно третировать собственного ребенка? Когда Маргерит была маленькой, я пыталась усовестить маму. Мне было невыносимо стыдно. Меня она любила всей душой, а младшую с трудом терпела.

Мама в ответ отнекивалась, отмалчивалась, говорила, что проявляет любовь по-разному, только и всего. А если я не отставала, начинала кричать, что во всем виноват отец.

– Проклятый развод! На пепелище замка не выстроишь. Думаешь, мне легко? Никто, никто не понимает и не поймет… Не объяснишь. И стараться не стоит. Да что ты насела? Черт! Тоже мне, прокурор!

Голос у нее дрожал, пресекался. На глазах закипали слезы. Она отворачивалась.

– Селеста, пощади! Давай поговорим о чем-нибудь другом.

Я не понимала сбивчивых объяснений и, в конце концов, оставила ее в покое. А сама решила: наверное, мама чувствует себя виноватой перед старшей неказистой заурядной дочкой за то, что через двенадцать лет родила младшую, красивую и талантливую. Вот и хочет восстановить справедливость. Прячет восхищение под маской неприязни, чтобы меня не обидеть. Зря мучает себя и Маргерит. Я нисколько не ревновала и не завидовала. Я всегда гордилась сестрой, с первого дня гордилась. И никакие мы с ней не соперницы, у нас ведь огромная разница в возрасте.

Маргерит подошла поближе к постели Мило.

– Ну как он сегодня?

– Без изменений, – брюзгливо отозвался Лино.

Я-то думала, он задремал. Скорей всего, вопрос Марго его разбудил.

Сестра осунулась, под глазами синяки. Тоже всю ночь не спала. Должно быть, не закрывала ставен, стояла столбом у окна, как я, глядела в слепоглухонемое небо и беззвучно просила о милости.

Или металась по комнате, бормоча заклинания, каким научилась в Амазонской низменности во время экспедиции.

Мама вообще не ложилась. Всю ночь пила на кухне травяной отвар. Утром я увидела, как она, уронив голову на грудь, посапывает над недопитой кружкой.

Лино после полуночи спустился в гостиную, а затем, спотыкаясь, побрел через сад к сараю с велосипедами. Я не спала и все слышала.

Прошло пятнадцать лет, и он вновь глушил боль испытанным средством. К моему величайшему ужасу, все повторялось. Мне казалось, что пьянство мужа предвещало самый мрачный исход.

– Выпьем кофе, – предложила Маргерит. – Пойдем со мной, Селеста.

– Иди-иди, – кивнул Лино, разлепив припухшие веки. – Тебе нужно взбодриться.

– А ты не хочешь с нами?

– Нет, я лучше останусь. Мало ли что…

– Ладно.

Муж вымученно улыбнулся. Неужели он на что-то надеялся? Неужели верил, что все обернется к лучшему?

Нет, мы оба застыли в мучительном тягостном ожидании того, что бездна вот-вот разверзнется и поглотит нас… В тот раз смерть медлила до последней секунды, обманула, застигла врасплох.

Я шла следом за Марго по коридорам. Обычно сестра летела стрелой, едва касаясь земли, легкая, невесомая. Но сейчас плелась нога за ногу. Сгорбилась, уставившись в пол. Руки безвольно повисли. Устала, измучилась, пала духом.

Мы спустились вниз, миновав два лестничных пролета. Кафе располагалось в соседнем здании. Серые стены, унылые увядшие растения в горшках.

Я посмотрела на людей, сидевших за столиками. Всего несколько белых халатов, остальные – родственники и друзья больных, угрюмые, молчаливые. Сосредоточенно пьют кофе и думают о своем. Каждый сам по себе.

– Селеста, я должна сказать тебе одну вещь, – начала Маргерит.

И осеклась, осознав, что я не способна слушать и отвечать.

Над нами неприятной отчетливой дробью выплевывали секунды прямоугольные часы. Неумолимые липкие сети времени не выпускали нас, затягивались, болезненно врезаясь в мозг.

– Селеста! – опять позвала Маргерит.

Не позвала, а истошно крикнула, так что все вокруг обернулись.

– Селеста! Возьми мобильный!

Телефон, вибрируя, полз по столу, тыкался в кошелек. На экране фотка Лино. Сердце чуть не выпрыгнуло из груди. Я нажала на кнопку. Слов не разобрать. Голос мужа дрожал, заикался:

– Мило очнулся, Селеста! Очнулся, понимаешь?! Прибежала доктор Начева, они сейчас исследуют, тестируют его, поторопись! Беги сюда скорей!

Я мчалась что есть духу, не чуяла под собой ног. «Держись, Мило, держись, малыш, мама близко, мама тебя любит, мама тебе поможет, обнимет, поцелует, держись!» Налетела на санитара с больным на каталке.

– Простите, мсье, мне так жаль!

Ничего мне не жаль, я счастлива как никогда! Порадуйтесь со мной, мсье, мой сын очнулся! Был в коме, а теперь пришел в себя!

Лино ожидал в коридоре возле реанимационного отделения. Врачи попросили его выйти, пока проведут все нужные процедуры.

Мы обнялись крепко-крепко, делясь друг с другом внутренней силой перед новым испытанием. Муж ласково погладил меня по щеке, успокоил, предупредил:

– Только не плачь, Селеста! Ты у меня такая впечатлительная, ранимая… Но сейчас держи себя в руках. Мы не знаем, в каком он состоянии. Нужно его поддержать, подбодрить. Нельзя, чтобы он почувствовал, как нам страшно и тяжело. Не подавай виду, крепись, улыбайся. Ты справишься, я в тебя верю, я с тобой. Наш сын очнулся – это самое главное! Согласна?

Подоспела Маргерит. Она бережно несла мою недопитую чашку кофе.

– Согласна, милый. Это самое главное!

Пришлось ждать целый час, а то и больше. Лино, потеряв терпение, бродил взад-вперед и вздыхал. Я сохраняла спокойствие. «Наш сын очнулся, вернулся к нам, вернулся к жизни! Остальное неважно. Можно и подождать», – думала я.

В конце концов, выглянула доктор Начева и поманила нас за собой.

Мило сидел, опершись о подушки, как-то неестественно ровно. Смотрел прямо перед собой.

Кто может понять и описать наши чувства при виде него?

Слабый мерцающий огонек чуть теплился. Блуждающий взгляд сына остановился на мне. Я едва сдержалась, чтоб не броситься к нему, не задушить в объятиях, не покрыть его поцелуями с головы до ног. Однако побоялась навредить, сделать больно, нарушить процесс выздоровления. Я всего лишь взяла его за руку, осторожно, робко. Прежде рука Мило казалась мертвой, а теперь – о чудо! – легонько сжала мою в ответ, отозвалась, ожила! Я попыталась выразить свой восторг словами, но язык заплетался, мысли путались.