Онлайн книга «В борьбе за Белую Россию. Холодная гражданская война»
|
— Постой, напротив выхода к нашему месту из воды три гнилых дерева торчало! Точно. Вышли на берег, добрались до трех деревьев и быстро нашли «Пентагон». Хозяин в знак уважения к моей находчивости подарил два патрона. Братец повесил на сук свою кожаную куртку и сказал, что в виде сувенира желает носить на спине пулевые пробоины. Одну организовал я, вторую — мать. Она стреляла не хуже сыновей. * * * Казалось, что даже солнце над этим лесом светило бледно. Я перебросил брезентовый ремень карабина через шею, одну руку положил на ствол, вторую — на приклад. Удобно. Почему серые сюда за грибами не ходят? Спросить бы сейчас у кого-нибудь из них: «Какой калибр? Кстати, ты тут художника с бородой не видел?» Тут советской власти нет. Она — там, возле шоссе, начинается. Здесь — «независимая лесная территория». Полная экстерриториальность, существующая по причине того, что власть о ней просто не знает. Если узнает — карабин не поможет. Но у нашей экстерриториальности был и другой недоброжелатель. После моего отъезда домой оставшиеся обнаружили, что неподалеку от базы живет самый обыкновенный медведь. Днем он близко подходить боялся — чуял запах металла и пороха. Зато ночью, когда жители лагеря ложились спать, лохматый злодей начинал ломать кусты вокруг. Ребята хватались за винтовки, но медведь — тоже не дурак, попугает и уйдет: «Спокойной ночи, малыши!» Новую базу решили назвать «Медвежьей». * * * Разговорились с Хозяином о военной символике. Он рассказывал, что приходилось находить полуистлевшие немецкие знамена. И вдруг спросил: — А какой он, русский флаг? Не советский, а русский? — Бело-сине-красный. — Может, сшить да и повесить над лагерем? Мне пора. С карабином расставаться жалко. Ничего, я уже подыскал трехлинейку — один металл, все деревянные части давно сгнили. Спилил березу и начал мастерить ложу и приклад-рукоятку пистолетного образца, с вырезами для пальцев. Евгеньич обещал доделать мой кошенной обрез». Хозяин проводил до поворота, дальше найду дорогу сам. — Значит, бело-сине-красный? На шоссе я поймал попутную машину. * * * В чем нас можно обвинить? Терроризм — бред. Даже не планировали. В кого стрелять — в гебистов? Так они все одинаковые — от Андропова и до последнего стукача. И соревноваться с ними в терроре бесполезно, у них опыта больше. Да и патронов, кстати. Может, сразу — в Брежнева? Я вчера его выступление по телевидению видел, но совсем не уверен, что он жив. На нашей совести — несколько простреленных деревьев и немного сомнительной экстерриториальности. Еще — недостроенная база и неосуществленные планы. Может быть, именно в этом — наша главная вина. * * * В последний раз я был на «Медвежьей» в ноябре 79-го, в день моего девятнадцатилетия. Алька меня потащила Евгеньича искать — пропал куда-то. На придорожном указателе знака не было, но она все равно настояла на девятикилометровом марафоне по болоту. Кое-где лежал мокрый снег, озеро замерзло. Береза, три дерева, мы — на месте. Пятиугольник не достроен и до половины. Евгеньича нет. Под жердями я отыскал полиэтиленовый сверток. Старый трофейщик из «Ленинградской банды» не обманул — обрез сидел в руке как влитой. Я открыл затвор — один патрон. Это был мой последний выстрел в серое небо над Мясным Бором. С днем рождения! Пора назад. Просеку возле берега уже припорошило. На снегу — огромные следы медвежьих лап. Вот он — истинный хозяин базы! * * * Вы видели когда-нибудь живого «врага советской власти и ленинского общественного строя»? Вон — один по Невскому идет. Почему именно он? Посмотрите повнимательнее: у него из кармана рукоятка пистолета торчит. Потому что конспиратор — хреновый. Мог бы и получше спрятать. Пришел домой, сунул пистолет за диван. Вдруг — телефонный звонок. Это наш участковый милиционер беспокоит, говорит: «Зайди, разговор есть». Ладно, думаю, отчего не зайти? Может, кто из соседей поскандалил или еще какая бытовая мелочь. Пришел. Он сразу: — Где мать? — К родственникам, — говорю, — уехала, в Одессу. — В Одессу? С какого вокзала? — С Московского. — Ну? — «Страж порядка» довольно осклабился. — Так ведь не ходят с Московского поезда на Одессу. Как же так? — Она через Херсон поехала. — А-а-а… Что, думал — поймал? Что мать забыла в твоей Одессе, на «Медвежьей» она. Участковый разговор «за жизнь» продолжает: прописалась ли мать после возвращения из лагеря и когда думает это делать. И прочую канитель. А сам все пишет что-то. Потом говорит: — Ну, раз так, на — подпиши! Читаю. Это был донос на мою мать, от моего лица написанный. — На основании чего? — Вот, — он потряс в воздухе стопку листков из календаря, — у меня все документы на этот счет имеются! — Можно посмотреть? — Нечего тебе на них смотреть! — Тогда и подписывать не буду. — Щенок! Нашел где правду искать! Удар. Я кубарем вылетел на улицу. Сам виноват — нужно было без официальной повестки не являться. Ударил не сильно. Приятеля моего Толика в отделении милиции до полусмерти избили. Другому приятелю хуже пришлось — его свернутым в жгут мокрым полотенцем стегали по голой спине. Это на милицейском жаргоне «морковка» называется. Синяков никаких, а боль — адская. Значит, не оставят они нас в покое, если и милицию подключили. * * * Невский, 59… Двор… Знаменитый «59-й двор». Чем он знаменит? Во-первых, овощным магазином. Во-вторых, ящиками, то есть тарой, которую из этого магазина выбрасывают во двор. Идут по Невскому трое. У всех на уме одно — немного уединения и уюта, потому что бутылка уже в кармане. Гостеприимство «59-го» славится во всех прилегающих районах. Ворота двора всегда открыты, метро недалеко. Один ящик — в центр, газетку расстелили, с трех других смахнули снег или пыль — в зависимости от сезона — расставили но вкусу. У грузчика из магазина можно огурчик-помидорчик выпросить. Осмотрелись — милиции не видно? Тогда можно начинать. И разговор потечет, почти но Достоевскому: есть ли на свете правда и где ее искать, умер Брежнев или только притворяется, а то еще сложнее — соберем мелочи на продолжение разговора или нет? Может, на огонек местный житель Профиль заглянет. Это его за физический облик так прозвали. Худющий — анфас в темноте можно не заметить. Он одну песню очень любит, из кинофильма. Взмахнет рукой в фуфайке и затянет: «Русское по-о-оле! Мать вашу…» Строчка мата — и дальше поет. |