Книга Разведчики-нелегалы СССР и России, страница 83 – Николай Шварев

Ковальский засиделся у Скоблиных до ночи, пропустил последний поезд на Париж и был оставлен ночевать. Из беседы со Скоблиным Пётр старался не только что-нибудь узнать о судьбе бывших сослуживцев по Корниловскому полку, но, главным образом, понять, чем живёт сейчас его друг Николай Скоблин.

Утром Ковальский уехал в Париж, условившись, что Скоблин и его жена приедут к нему в гостиницу. На следующий день они появились. Отправились вместе делать покупки, поскольку супруги опять ждали гостей. В час дня Плевицкая заявила, что голодна, и Ковальский предложил где-нибудь пообедать. Плевицкая осторожно заметила:

— Поймите, Пётр Георгиевич, меня ведь все здесь знают, не в каждом месте мне прилично появляться.

— Разумеется, — согласился Ковальский. — Приглашаю в «Эрмитаж».

Этим выбором Плевицкая осталась довольна и после обеда отпустила Скоблина и Ковальского в парикмахерскую побриться. Там Ковальский, глядя Скоблину в глаза, протянул ему белый конверт:

— Это письмо от твоего брата.

Скулы Скоблина окаменели, он замер.

— И я хочу поговорить с тобой приватно.

— Я тебя слушаю, — ответил Скоблин.

— Парикмахерская — не место для подобных разговоров.

Ковальский уселся в кресло и закрыл глаза. Скоблин занял соседнее кресло. После бритья они поехали домой к Скоблиным.

При подъезде к дому машина остановилась.

— Мы немного пройдёмся, Надюша, — мягко сказал генерал, — а потом будем пить чай.

Они вышли на пустынную улицу, и Ковальский решительно заговорил:

— Коля, я приехал в Париж с одной целью — спросить тебя, не намерен ли ты бросить всю эту авантюру, перестать трать в солдатики и вернуться, наконец, в ряды родной армии?

Скоблин не ожидал такого вопроса.

— Что значат твои слова?

— Мы решили ещё раз предложить всем, кого считаем полезными для Родины, прекратить белую авантюру и вернуться в ряды новой русской армии России.

— Кто мы?

— Генеральный штаб Красной армии!

— Если я вернусь, в Москве устроят показательный процесс или просто расстреляют меня как собаку.

Ковальский посмотрел Скоблину в глаза:

— Коля, ты ведь не маленький и должен сам всё понимать. Ты не политическая фигура, а просто военный специалист, и показательный процесс над тобой ни для кого не представляет интереса. Расстрелять тебя — только поднимать международную шумиху. Так что, если здраво рассудить, поймёшь, что сказал чушь. Помни, Коля, что я превосходно знаю о твоём патриотизме и твоей любви к России. Я тебе скажу больше. Когда у нас в штабе обсуждался вопрос о тебе, кто-то сказал, что Скоблин не продаётся, если он пойдёт к нам, то во имя служения Родине и родной Красной армии.

Ковальский чуть помолчал и добавил:

— Теперь я жду от тебя прямого ответа: ты с нами или против нас?

Скоблин отвечал с дрожью в голосе. На глазах у него вдруг появились слёзы.

— Петя, я всегда считал тебя своим лучшим другом и осуждать за то, что ты вступил в Красную армию, не имею права. Каждый по-своему смотрит на такие вещи… У меня свои убеждения. Я принимал присягу. Как посмотрят на меня мои подчиненные, разбросанные по всему белому свету.

Ковальский покачал головой:

— Ты давал присягу не царю, а народу. Я тебя и зову служить народу. Тем самым ты не только не нарушаешь присягу, а, напротив, следуешь ей, порывая с врагами народа. Что касается твоих подчиненных, то я убежден, что все честные люди по твоему указанию станут служить вместе с тобой в новой русской армии.

Далее, в отсутствие Скоблина, состоялся разговор Ковальского с Надеждой Плевицкой.

— А что, Пётр Георгиевич, — спросила она, — в России-то сейчас жить можно?

— Все русские остались на родине, Надежда Васильевна. Бежали в основном те, кто, вроде нас с Николаем Владимировичем погоны носил.

— Я часто думаю, как там на самом деле? — сказала Плевицкая. — По газетам не очень понятно, что в России происходит.

— Надо посмотреть своими глазами, — заметил Ковальский. — Вас, я думаю, там очень хорошо помнят и хорошо встретят. Вы выдающаяся певица. Кстати говоря, в России вас знают и помнят. Так что вы и в самом деле можете подумать о возвращении домой. Вы дочь крестьянина, и власть сейчас ваша. К вам совсем по-другому отнесутся, чем к дворянам. А здесь… Я насмотрелся в Вене на нашу эмиграционную публику.

— Да, я думаю, меня не могли так быстро забыть в России. Но дело-то не во мне. Я хоть сейчас готова вернуться на Родину. Но боюсь за самое дорогое в моей жизни — за Колечку. Ведь его там непременно расстреляют.

Вечером Ковальский уехал в Париж, но Плевицкая взяла с него слово, что он вернётся и пробудет у них два дня.

По возвращении из Парижа между Ковальским и Скоблиным состоялась очередная беседа, в ходе которой Пётр Георгиевич прямо заявил белому генералу:

— Коля, время у нас ограничено. Я должен возвращаться в Вену. Поэтому хочу знать ответ: да или нет.

— Петя, подумай сам, что я смогу сейчас делать в России? В штабе служить не хочу, а другой работы не приму, поскольку, кроме военного дела, ничего не знаю.

— Это мелочь, — остановил его Ковальский. — Мне важно твоё принципиальное согласие работать с нами. Всё остальное можно решить потом. Да и об отъезде говорить преждевременно. Твоё возвращение нужно оформить, а на это уйдёт не меньше полугода. За это время присмотримся к тебе, а у тебя будет возможность доказать свою лояльность. Да и вообще, надо посмотреть, может быть, ты здесь принесёшь больше пользы, чем дома, в России.

— А где я буду числиться на службе?

— В Генштабе.

— В каком отделе?

— Не будь, Коля, мальчиком. Конечно, в Разведывательном управлении Генштаба Красной армии.

— Что это такое? Не ГПУ?

— Что-то среднее между Генштабом и ГНУ. Но это всё неважно. Я хочу слышать твой прямой ответ: ты с нами или нет?

Скоблин молчал. Пауза длилась две минуты. Наконец генерал поднял голову и чётко сказал:

— Я говорил с Надюшей и… я согласен. И добавил: — Если бы ко мне приехал не ты, а кто-нибудь другой, я бы выгнал его из своего дома…

Через день Скоблин приезжал к Ковальскому в гостиницу. Ковальский предложил оформить согласие работать на советскую разведку и для большей конспирации попросил написать заявление.

«Ц. И. К. СССР

Николая Владимировича Скоблина

ЗАЯВЛЕНИЕ

12 лет нахождения в активной борьбе с Советской властью показали мне печальную ошибочность моих убеждений.

Осознав эту крупную ошибку и раскаиваясь в своих проступках против трудящихся СССР, прошу персональной амнистии и даровании мне прав гражданства СССР.