Онлайн книга «Пока не сказано «прощай». Год жизни с радостью»
|
— Я специально так оделась, — ответила я. — Для кладбища. — А я ни о чем таком не думала. В Калифорнии так не принято, — сказала она. По дороге мы остановились купить цветов. Нэнси выбрала темно-бордовые иммортели, названные так потому, что они никогда не вянут ни живые, ни срезанные. Панос был похоронен на семейном участке на кладбище в центре Никосии — таком древнем и густонаселенном, что, когда нужно кого-то похоронить, старые могилы вскрывают, кости собирают в мешок и этот мешок снова закапывают. Древнее место. Молчаливое место, где живых и мертвых обступают кипарисы. В мой первый визит я стояла у могилы одна. «Панос Келалис. 1932–2002». Я могла прочесть лишь его имя, написанное греческими буквами. У меня было такое чувство, как будто это наш с ним тайный язык. «Я горжусь тем, что я часть тебя, — протелеграфировала я ему тогда мысленно. — Мне жаль, что я так и не встретилась с тобой». На этот раз со мной были муж, родственники и друзья. Нэнси положила на могилу иммортели. Я поднялась с кресла, не потому, что мне было плохо видно. В знак уважения и чтобы показать, что я сильная. Белая мраморная плита так сверкала на полуденном солнце, что я даже прищурилась за темными стеклами очков. Наш гид Алина — дочь Суллы, ради нашего визита приехавшая из Лондона, — попросила священника Греческой православной церкви отслужить на могиле поминальную службу. Священник стоял на самом солнцепеке, прямо напротив меня. У него были очень светлые волосы и красное потное лицо. Его синяя, до пят, ряса выгорела на солнце. «Господи, да он, наверное, испекся», — подумала я. В руке священник держал кадило — изукрашенную сферу с угольками внутри, на длинной цепочке с колокольчиками. Он монотонно читал молитву на греческом. Я разобрала два слова и по его плоскому, невыразительному голосу поняла, что эту молитву он произносил уже раз в тысячный, не меньше. Я разобрала слова «Панос» и «Теос» — Бог. От жары и удушающего запаха смерти мне стало дурно. Я попросила, чтобы меня увели: стоять у могилы кровного отца — в жару ли, в холод — не значит быть к нему ближе. Я лучше ощущала его присутствие в морском пейзаже, который он любил, в бусинах четок, которые перебирал в пальцах, в его фотографиях, особенно в молодости, когда он походил на меня. Я чувствовала себя ближе к нему на земле, которую он считал своим домом, а не у мраморной плиты, под которой он лежал. Как и все мы, Панос продолжал жить в людях, которые остались после него, в том числе во мне и в моих детях — потомках, о чьем существовании он даже не подозревал. В тот вечер мы на нескольких машинах подъехали к прекрасному дому моих друзей Джорджа и Юлы в пригороде Никосии. Их сын Стелиос вырос на целый фут с тех пор, как я видела его в последний раз, и был уже на полпути к тому юному красавцу, каким обещал стать. «Ах как было бы хорошо, если бы когда-нибудь его полюбила Марина», — подумала я. Джордж и Юла приготовили ужин на пятнадцать человек, несмотря на то что сами на следующий день уезжали в отпуск. Мы сидели во дворе, откуда открывался вид на окрестные поля. Я объясняла Джорджу, что уже не могу пить, как раньше. Мой язык и без того заплетается, а если я еще выпью, меня совсем никто не поймет. — Но вот когда разговоры закончатся, ты мне налей! Пришли какие-то кипрские журналисты, коллеги Джорджа, режиссера-документалиста. Сама в прошлом репортер, я сочувствовала им — они поневоле стали свидетелями некой главы семейной саги и не понимали, что происходит. — Пусть они сами задают вопросы! — сказала я, прервав излияния группы доброжелателей, которые пытались ввести их в курс дела. Нэнси опять привезла всем подарки и стала раздавать их после ужина. Семилетняя Анастасия, младшая из всех, тут же запищала: — А где мой? Люблю детей! Я привезла только один подарок: Библию Паноса. Мне хотелось вручить ее Сулле в тот же вечер, пока у меня еще были силы. Но я знала, что слóва не смогу сказать, не прослезившись, и поэтому заранее написала все на айфон и попросила Нэнси прочесть. Когда подруга взяла у меня телефон, я заплакала, так громко шмыгая носом, что даже наклонила голову, чтобы спрятать лицо. Нэнси стала читать: Дорогая Сулла, я пишу тебе эти слова, так как мой голос слаб, а воля еще слабее и мне не удержаться от слез. Едва узнав, что моим кровным отцом был Панос Келалис, я узнала, что его нет в живых. А потом я, иностранка, вторглась в твою жизнь, рассказала какую-то несусветную историю и стала выспрашивать о нем, выпытывать подробности. Я боялась, что мне не поверят, что меня не примут в свой круг, сочтут авантюристкой и вышвырнут прочь. А ты оказалась так добра ко мне и стольким со мной поделилась. Естественно, что в прошлый раз мы много говорили о его бывшей жене Барбаре. И ты сказала, что была разочарована, когда она приехала на его похороны и не привезла семейную Библию Паноса, как ты просила. «Если увидишь, забери ее!» — сказала ты тогда — может, в шутку, а может, и всерьез. Барбара давно вызывала мое любопытство, не только из-за ее экстравагантных поступков, — мне было просто интересно увидеть эту американскую принцессу, которая похитила сердце моего отца. Мне хотелось узнать у нее что-нибудь о том, как он любил. Нэнси прочитала всю историю с обращением за помощью к Пэту и ответом Барбары. Она дошла до строк: Однажды, сидя на диване в гостиной ее дома, я сощурилась от солнца. «Ты щуришься совсем как Панос», — сказала она. Так что в конце концов Барбара мне поверила. Что было далеко не так важно для меня, как заполучить Библию. Которую я теперь передаю тебе. Твоя доброта породила в моей жизни ответное добро, дала мне покой и силу. Ты поделилась со мной Паносом, и это помогло мне обрести душевное равновесие, так как я знаю теперь, что моя форма БАС — не генетическая и мне нечего волноваться за своих детей, они не заболеют этой болезнью. Мне очень понравились рассказы о бесстрашии Паноса. Они помогают мне быть сильнее сегодня… Сулла, ты обогатила меня — я узнала, каким был мой отец, я могу гордиться тем, что я его часть, и грустить оттого, что я никогда его не знала. Теперь у меня есть рассказы о нем, его фотографии, вещи, которые ему принадлежали, — и все это благодаря тебе и Эллен. У меня есть его образ, которым я восхищаюсь. И я надеюсь, очень надеюсь встретить его по ту сторону жизни. Я не боюсь смерти. Во мне нет страха. Спасибо тебе за все. Эвхаристо. |