Онлайн книга «Двор чудес»
|
Но когда он начал подниматься по лестнице, Монклар окликнул его: — А кстати… — Да, монсеньор? Монклар еще пару секунд подумал и сказал: — Нет, ничего, ступай. Тюремщик ушел наверх. Дело было в том, что великий прево внезапно вспомнил про Джипси, и вот что он подумал: «Посмотри, не стоит ли все еще под навесом напротив двери та старая цыганка, что весь день там проторчала…» А потом, тоже внезапно, решил, что не стоит спрашивать. Почему из-за болтовни тюремщика Монклар подумал вдруг о Джипси? Почему лица узника и цыганки соединились в его мыслях? В уме великого прево происходила работа, удивлявшая его самого. Будь в ту минуту кто-нибудь рядом с ним, услышал бы, как он шепчет: — Что же, Джипси так сильно хочет, чтобы его казнили? Ведь это же ясно! Она хочет видеть его казнь… А вчера просто играла комедию… Он оставил фонарь на полу — там, куда поставил тюремщик, — встал, скрестив руки и подперев подбородок рукой, уставившись на дверь камеры Лантене, и глубоко задумался, продолжая говорить самому себе: — А он почему так расспрашивал об этом доме? Явно не затем, чтоб бежать. У него хватает ума понять, что побег невозможен… Так прошло четверть часа в тяжкой тишине. Мысли Монклара двигались, набухали, как грозовые тучи, и наконец размышления привели к новому вопросу, от которого великий прево содрогнулся всем телом: — Но откуда же он знает все эти подробности? Он медленно поднял с пола фонарь, отодвинул засовы, открыл дверь и вошел в камеру Лантене… Монклар направил фонарь на лицо узника и стал в него вглядываться — можно сказать, исследовать его — так жадно, что сердце у него заколотилось. Лантене же глядел на великого прево горящими глазами. Его первый взгляд был взглядом ненависти абсолютной, ненависти смертельной, ненависти яростной. А первое слово его было: — Душегуб! Монклар поставил фонарь на землю и подошел поближе. Он даже не услышал выкрика «душегуб!» Итак, он подошел и сдавленным голосом, в котором теснилась громада горя, сказал: — Вы спрашивали тюремщика… недавно, сегодня… И остановился, не смея продолжить вопрос — не зная, как продолжать вопрос… «Ужас, безумие! — думал меж тем Лантене. — Неужели я не сплю? Неужели мой разум сейчас не померкнет. И это отец — мой отец! Мой отец пришел убедиться, что я готов отправиться на эшафот!» Рыдание вырвалось у него из груди. — Вы плачете! — воскликнул Монклар, и теплота в голосе его самого напугала. Что случилось? Его потрясло рыдание заключенного! Его — графа де Монклара! Весь трепеща, мучим чувством, которому нет выражения, потому что чувство это не относится ни к чему существенному и нормальному, Монклар опять сказал: — Вы спрашивали тюремщика… скажите… эти вопросы… вы не могли бы мне их повторить? Лантене долго ничего не отвечал. Но не потому, что не знал, что ответить. Нет, столько чувств стеснилось в его гортани! Наконец, он сказал: — Вам? Нет, к вам у меня вопросов нет. Для вас у меня есть ответы на них! — Ответы! — выдохнул Монклар. — Там наверху есть комната… большая красивая комната, украшенная старыми коврами… На одном из ковров — четыре сына Эймона… На другом — Роланд со своим добрым мечом… А еще на двух… еще на двух… нет, не помню. Монклар слушал, как загипнотизированный, весь бледный, временами судорожно содрогаясь. Пот катился у него со лба. Лантене продолжал: — Там большие кресла из черного дерева; ручки кресел изображают химер, а на спинках щит. А на щите… нет… не знаю… не вижу… — Дальше! Дальше! — прохрипел Монклар, пошатываясь. — Два окна… выходят в большой сад… оба открыты… Солнце льется потоком, и розовый запах… потому что в саду большая аллея обсажена розами… — Дальше! Что дальше? — Одно кресло поставили ко второму окну, совсем рядом… то есть… ну да, ко второму, считая от кабинета… За креслом опустили оконную занавеску… шелковую, шитую золотом… На кресле сидит женщина — такая молодая, такая красивая, так счастливо улыбается! В комнате живописец — он пишет с нее портрет. Вошел человек… поцеловал женщину в лоб… а она-то! С какой любовью она глядит на него! Потом человек посмотрел на работу художника… потрепал по щечке ребенка и вернулся к себе в кабинет… А ребенок прижался к матери… А ребенок радуется всей душой… он счастлив, так счастлив, как больше уже никогда не бывал! Потому что теперь у него остался только отец, а тогда была мать… родная моя матушка! — Сын! Это слово с огромным усилием, словно вздох, сорвалось с опухших губ Монклара. Шатаясь, как пьяный, как безумный, в бреду, он хотел сделать шаг — но тут же рухнул как подкошенный, бледный и недвижимый. Только лицо его преобразилось, расплывшись в восторженной улыбке… * * * Нечеловеческими усилиями Лантене пытался подбежать, но цепи не давали. Он плакал навзрыд, с криком, словно младенец. И, сам себя не слыша, все время твердил: — Отец! Мой отец! Он лег и, сорвав кожу с рук до крови, чуть не порвав себе мускулы, все же дотянулся до Монклара, ухватил и с хриплым криком подтянул к себе, положил себе на колени, обнял закованными руками — и горячий дождь его слез привел в чувство Монклара! * * * — Отец мой! Батюшка! — Сын мой! Сынок! Минут десять в подземелье только и слышались созвучно сливавшиеся рыданья да косноязычные, невнятные, бессвязные, не похожие на человеческие слова… Монклар глядел на сына, как на некое чудесное явление. — Дай-ка я на тебя погляжу… — твердил он. — Ты все так же чисто, весело смеешься? Я знал, что ты жив… я слишком много думал о тебе… А ты про меня когда-нибудь вспоминал? Какой ты вырос большой и сильный! Не поверить… А кто тебя вырастил? Ну-ка! Я хочу знать, что за славные люди вырастили тебя… Я их озолочу… Лантене машинально ответил: — Одна цыганка со Двора чудес… зовут Джипси… — Джипси! — во всю мочь вскрикнул великий прево. Он вскочил и бросился прочь, даже не думая, что оставил сына в цепях, в три прыжка проскочил всю лестницу, пробежал через караульную, через двор… Ум его словно огнем озарило. Он понял, откуда несчастье всей его жизни! — Джипси! — твердил он. — Лишь бы не ушла отсюда! Нет — она никуда не ушла. Через мгновенье он выбежал к ней, схватил за руку и, ни слова не говоря, потащил за собой. |