Онлайн книга «Азъ есмь Софья. Царевна»
Найдется, кому его проверить. И уж вовсе не стоило знать боярину, что в течение месяца подобный разговор — разве что со сменой стран и государей, состоялся еще с восемью боярами. И все были весьма польщены таким доверием… Вот и ладненько. Пусть на благо государства поработают, а то лишь знают — в Думе посохами по полу лупить, да бородами мести! Без них проблем хватает. Ох и хлопотное дело сие — управление государством! * * * Михайла, кстати, и не думал отговаривать Яна от женитьбы. Наоборот, видел на своем примере, что зла тут быть не должно. Ну, русская. Ему ли жаловаться? Он с Марией такое счастье обрел, на кое и не надеялся. Незнатного рода? Тут уж как поглядеть. Все мы от Адама и Евы, рода древнее еще и не придумано. И зная шурина — девочка хотя бы дворянка. Пусть и из захудалых. Расспросил про крымчаков, поблагодарил за службу… Ян первый заговорил о личном. — Государь, жениться хочу. — На Элене? — Да. — Мария… — Уже в монастыре. Как ребенок родится, так через три месяца ее и постригут. Михайло пожал плечами. — Не буду говорить, что мне ее жаль. Марию я бы ей никогда не простил, терпел бы ради тебя — и только. Но если уж ты эти путы сбросил… Почему‑то мне кажется, что Элена тебя не предаст. Русские женщины — добрые, умные и верные. Я по своей жене сужу… Улыбка у Яна была грустной. — Неужто я так много желал, государь? Жену, любовь, дом, детей… — Марии хотелось большего. Не думай о том, лучше порадуйся, что не оказался на всю жизнь связан с лживой и коварной женщиной. — Пока мне еще больно. — Тогда не торопись с Эленой. У вас вся жизнь впереди. — Мы пока и не торопимся. Но она моя невеста. И я хочу, чтобы к ней относились соответствующе. — Я поговорю с женой. Она займется придворными. — Благодарю. Мужчины неплохо понимали друг друга. Им обоим не хотелось власти, но Михайле она свалилась на плечи. А Ян… да он был счастлив своим местом гетмана! Его дело — воевать за свою родину, и воевать отлично! Заниматься любимым делом. А дома его будут ждать жена и дети. Мало? Поверьте, это очень много. * * * — Отче, — Алексей смотрел холодно и твердо. Голубые глаза как льдом выморозило. — Не должно быть в православной церкви людей, кои грамоте не разумеют! Питирим смотрел грустно. Ну, бывает. Не все в грамоте крепки, кто и молитвы на память заучивал. — Главное, что в вере они тверды, государь. Отговорка была хорошей, только вот почему‑то государя не устроила. — А в грамоте? Прочитать иные писульки не можем! И это те, кто свет нести должен. — Свет веры, государь. — Отче, как можно говорить о Священном Писании, когда писать не умеешь? Так дело не пойдет. Деньги найдете на хорошее дело. Я знаю, сколько и чего принадлежит церкви. Чтобы через десять дней у меня на столе лежал подробный отчет. Сколько у нас безграмотных попов, которые таких же безграмотных людей воспитывают? Что вы намерены сделать, чтобы им помочь? Либо вызывайте в монастыри и обучайте, чтобы они хоть Псалтырь могли прочесть, либо кого‑то в помощь направляйте на время, дело ваше. Но спустя два года я хочу, чтобы при каждом храме были люди, способные обучить крестьянских детей хотя бы основам счета и грамоты. — Тяжко сие будет, государь. Питирим не то, чтобы сопротивлялся — он просто не понимал. И в этом непонимании был опасен. К чему крестьянам грамота? Да ни к чему, им пахать и сеять надобно. К чему всех попов обучать? Рано или поздно то само произойдет. А пока… Молиться — молятся, верить — веруют, ну и что еще надобно? Алексей вздохнул. Провел рукой по лбу, убирая непослушную золотистую прядь. И тихо заговорил. — Пойми, отче, я ведь не просто так гневаюсь. Из‑за безграмотности да глупости многие беды проистечь могут. Скажут человеку, что написано красное, он и поверит. А там вовсе даже синее. Ты знаешь, что началось, когда Никон церковные книги править стал, сам видишь. Трещина ширится, остановить ее сложно, сумеем ли — не знаю. А отчего? — Потому что некоторые по недомыслию своему… — Во — от. А отчего сие недомыслие? Да от безграмотности. Кого книги править приглашали? Да иноземщину! Своих мудрых людей не нашли? Али языка не знали? Вам веру православную во все концы мира нести, а вы? Да у турок последний мулла — и тот грамотен. Стыдно, отче… Питирим только головой покачал. — Стар я уже для твоих нововведений, государь. Стар, немощен… На покой мне пора. Алексей пожал плечами. — Удерживать не буду. Но года два еще постарайся продержаться. А там и Адриан сможет в силу войти, вожжи из рук твоих принять. Сам понимаешь, царь с Храмом воедино стоять должны. — Э, нет, государь, — Питирим понимал, что может поплатиться за этот разговор, но и удержаться не мог. — Ты не воедино с Храмом стоять хочешь, ты желаешь, чтобы Храм то говорил, что тебе угодно. А это вовсе даже другое. Так ты и вовсе церковь подомнешь, а ведь это неправильно. Мы для того и созданы, чтобы… — Между людьми и Богом быть? Отче, я сейчас может, резко выскажусь, только и ты меня пойми. Да, ваше место между людьми и Богом. И я за то, чтобы православная церковь века стояла, чтобы воссияла, чтобы никому и в голову не пришло, что Бога может, и нет, или иной он какой‑то… — Богохульство… Питирим едва шевелил белыми губами. Алеша покачал головой. — Есть ведь нехристи, есть. Сам знаешь. А чего иезуиты стоят? Тот же Симеон? Мало тебе? Мало не было. — А ведь священник. Старцем прозывался… И? Неужто не позорит он это слово? Крыть было нечем. Еще как позорит. — А вы должны так себя поставить, чтобы никому, ни католику, ни гугеноту, даже последнему богохульнику в голову не пришло такое подумать. Чтобы каждый человек был уверен, что слово православного священника — оно дороже алмаза. Только вот дело это не одного дня. И даже не десяти лет. Внуки наши до того доживут ли? Питирим слушал, а глаза оставались сомневающимися. — Понимаю, ты пока не веришь мне — и верно то. Власть и не таких, как я, ломала. Сумею ли удержаться? — Сумеешь ли, нет ли, выше тебя, государь, все равно никого нет на Руси. — Бог есть. И совесть. Сумею ли пред ними ответить, когда рядом с отцом лягу? И на миг проглянуло такое… |