Книга Адмирал Кузнецов. Опальный адмирал, страница 180 – Александр Золототрубов

Контр-адмирал какое-то время молчал.

— Мне очень хотелось тогда излить вам душу, но вас только что назначили военно-морским министром, вернули с Тихого океана в Москву, и я подумал, что вам сейчас не до меня, — признался Петр Федорович.

— Хорошо, что честь свою ты, Петр, не посрамил, — резюмировал Николай Герасимович. — У нас, военных моряков, дороже чести ничего нет. Мы ставим ее даже выше закона. Твой отец также дорожил честью. Я это понял, когда награждал его орденом. — И, помолчав, добавил: — Ты, наверное, знаешь, что меня тоже травили недруги? Даже судили…

— Знал и очень за вас переживал… Да только ли я один? Весь флот переживал…

— Ладно, Климов, — прервал бывший главком, — поговорим о тебе. У Горшкова был?

— Да, он вручил мне погоны контр-адмирала. Вернусь в Североморск и сдам дела другому командиру лодки, а сам возглавлю штаб флотилии атомных подводных лодок. Признаюсь вам, Николай Герасимович, море для меня как бальзам на душу. Каждый раз, когда бываю в море, невольно вспоминаю отца, и кажется, что он вовсе не погиб, а рядом со мной на ходовом мостике…

В палату вошла медсестра.

— Вас не утомила беседа с гостем? — спросила она.

— Это дорогой гость, — серьезно ответил Кузнецов. — Беседа у нас теплая, честная. Вместе с ним я мысленно побывал на военном флоте, будто наяву увидел корабли… Я что, нужен вам?

— Хирург хочет посмотреть вас, — пояснила медсестра. — Через полчаса он будет здесь. — Она вышла.

Климов достал из портфеля книгу «Накануне» и попросил ее автора оставить на ней автограф, что Кузнецов охотно сделал.

— Я не льщу вам, Николай Герасимович, но ваша книга на многое открыла мне глаза, — признался Климов. — Она очень правдива.

— Возможно, ты прав, Петр, но я вот о чем вдруг подумал, — не без грусти заговорил Кузнецов. — В сорок втором мой заместитель адмирал Исаков был тяжело ранен осколком бомбы. Что он сделал? На имя Сталина прислал телеграмму, в которой просил назвать эсминец Черноморского флота его именем, если с ним случится беда на операционном столе. И вождь дал ему ответ, он заверил, что выполнит его просьбу, но пожелал скорейшего выздоровления. И адмирал Исаков остался жив, хотя ему и отрезали ногу. Как думаешь, Петр, назовут корабль в мою честь, если со мной что-нибудь случится во время операции?

— Что вы такое говорите, Николай Герасимович?! — загорячился Климов. — Зачем думать о плохом? Вы лежите в кремлевской больнице, а врачи тут зубры…

— Твоими бы устами да мед пить! — усмехнулся Кузнецов. Он подписал книгу и отдал ее гостю. — Желаю тебе счастливых голубых дорог, адмирал!.. Твоя точка опоры в жизни — море, оно же и твой живительный родник! Не забудешь?

— Как можно забыть? — улыбнулся Климов, его лицо засияло, словно осветилось изнутри. — Разрешите идти?..

Климов шагнул к двери, но Кузнецов окликнул его. Потом подошел к нему.

— Наверное, ты все еще гадаешь, кто вернул тебя на море?

— Оно самое, — признался контр-адмирал.

— Мать тебя вернула! Что, удивлен?

— Есть такое…

— Она написала мне письмо, и я поверил каждому ее слову. На листке остались пятна от слез Дарьи Павловны, меня это очень расстроило. А затем я отдал приказ, и тебя призвали. Мать призналась тебе в этом?

— Нет, Николай Герасимович.

— Тогда пусть все это останется между нами…

Подводный атомоход третьи сутки утюжил море. Начальник штаба флотилии контр-адмирал Климов находился в центральном посту, когда его вызвал на связь командующий флотом.

— Петр Федорович, как дела? — спросил он. — У вас через полчаса пуск баллистической ракеты. Мне только что звонил главком ВМФ…

Климов поднес ко рту микрофон радиосвязи.

— На борту все готово к стрельбам, товарищ командующий. А что вас волнует?

— Беда пришла к нам. Петр Федорович, до боли тяжко мне говорить о ней вам… Умер тот, кому недавно в Москве вы вручили макет своего атомохода и кому океанский флот обязан своей жизнью…

— Кузнецов? — вырвалось из уст Климова.

— Да. Во время операции отказало сердце…

У Климова будто что-то сломалось в груди. Он выронил из рук трубку радиотелефона, она повисла на проводе, а из нее раздавался тревожный голос командующего флотом:

— Петр Федорович, что с тобой? Ты слышишь меня? — гремело в трубке. — Алло! Алло! Где ты, Климов?!

Климов наконец очнулся, вспотевшими пальцами взял трубку и тихо обронил:

— На месте я, товарищ командующий. Через несколько минут старт ракеты. Все будет хорошо. Прошу вас… — Он на секунду замялся. — Прошу вас не волноваться. Мы уже начали погружение…

Баллистическая ракета стартовала из морской пучины. Огненно-белый шар бешено вырвался из воды, стальная сигара взмыла в мглистое небо и скрылась в черных тучах.

«Кажется, все идет как надо», — подумал Климов, все еще ощущая толчки сердца.

Атомная подводная лодка всплыла, словно огромный серый кит. Прошло не так много времени, налетел свежий ветер, разогнал тучи, и с неба брызнуло позолотой полярное солнце. Но адмирала Климова это не радовало, он чувствовал себя так, словно потерял частицу самого себя. И даже когда по радио с полигона на Дальнем Востоке поступило донесение, что ракета поразила заданную цель, настроение у него не поднялось.

— Ну вот и все, — сказал Климов, ни к кому не обращаясь.

Он стоял на мостике ходовой рубки атомохода и грустно смотрел на зеленое холмистое море, Подумалось: пусть этот залп ракеты будет последним салютом в честь опального адмирала…

Потом он спустился вниз и пригласил в свою каюту командира атомохода. Капитан 1-го ранга не заставил себя долго ждать.

— Позвольте поздравить вас, Игорь Сергеевич, с успешным запуском ракеты! — И Климов крепко пожал ему руку.

— Спасибо, Петр Федорович! — улыбнулся командир, а про себя отметил: «Что-то начштаба не в себе, лицо посерело, в глазах туман». А тот, с минуту помолчав, грустно заговорил:

— Есть к вам просьба… Кто на корабле фотолюбитель, штурман? Вот вам книга «Накануне», отдайте ее штурману, и пусть он срочно переснимет из нее фото адмирала Кузнецова времен войны и большим форматом.

— А что случилось, товарищ адмирал? — Улыбка на лице командира вмиг исчезла.

— Сегодня во время тяжелой операции Николай Герасимович умер. Пусть экипаж подводного атомохода отдаст ему последние почести.

Вскоре портрет адмирала Кузнецова в рамке стоял на видном месте в кают-компании. Климов смотрел на него, чувствуя, как щемит сердце. Глаза Николая Герасимовича словно говорили: «Ну, что ты загрустил, Петр Климов? Улыбнись, дружище, я ведь с вами, в море!..»