Онлайн книга «Звезда Чернобыль»
|
– Ну, хотя бы то, что ваша партия клевещет на нас. Даже статью уголовную изобрели – «клевета на советский государственный и общественный строй» – какой-то уж вовсе сюрреализм Сажают за клевету тех, кто осмеливается говорить правду. – Свою личную правду, заметь. – И этого нельзя? – Если это вредно для народа – нельзя. – А почему вы, члены партии, решаете, что полезно и что вредно народу? – Почему? Да потому, что мы и есть народ. И круг наш широк и живем мы среди народа. Как ты думаешь, кому больше поверили бы мои односельчане, тебе или мне, если бы мы вздумали при них вести эту дискуссию? – Сегодня тебе, потому что тебя знают, тебе верят. – Ну, вот круг и замкнулся – мне верят. А верят потому, что и я верю своей партии. – Да, пожалуй, ты меня загнала в угол. Могу возразить лишь одно. – Ну, попытайся. – Если бы мы с тобой затеяли такую дискуссию, то посадили бы нас обеих, по одной статье. – Да, поскольку такие дискуссии и запрещены. Но это еще не аргумент. – Стоп, Настенька! Где, кем, когда запрещены такие дискуссии? – Все, чего у нас нет, что не происходит, не проводится – и не должно проводиться, происходить, а потому и запрещено. Почему в вашей Церкви не проводятся дискуссии с атеистами? И танцы тоже не устраиваются? – Да, Настя, ты стала крепкой партийной дамой. Скоро, гляди, и в номенклатуру попадешь. – Теперь уже не попаду. – Из-за нас с Аленкой? – Опять «мы с Аленкой»? Я уже тебе десять раз сказала, что Аленку я с тобой не отпущу. – А если она сама захочет со мной поехать? – А разве она захочет? – Она сомневается. Не хочет тебя оставлять одну. Жалеет она тебя. – Спасибо, что ты от меня этого не скрыла. Было бы жаль, если бы мне пришлось удержать ее здесь помимо ее воли. – Помимо воли? Неужели ты и на это готова пойти? – Да, готова. Я отвечаю за Аленку перед памятью мамы. – Слава Богу, что не перед своей партией! – Перед партией тоже, но этого ты не поймешь. А маме я обещала перед смертью поставить вас на ноги. Тебя поставила, и не моя вина, что дальше ты сама забрела не на ту дорожку. Теперь мой долг – вырастить из Аленки правильного человека. – Нет, но ты серьезно станешь ее удерживать, если она захочет ехать? – Да, стану. Пока что я ее опекун по закону. – Через два месяца Аленке исполнится восемнадцать лет, она сама получит право решать свою судьбу. Я могу подождать до 15 августа. – Отлично. Вот и давай подождем А до тех пор пускай девочка спокойно сдает экзамены в институт. Так она твердо решила в педагогический? – Ничего она не решила. Ты же знаешь Аленку. Я ей сказала «подавай», – она и подала. А сама даже не готовится. Один ветер в голове. – Ну, ей было от кого ветру набраться. Хорошо, давай пока заключим перемирие: ты откладываешь выезд, Аленка сдает экзамены, а потом будет сама решать – с тобой ей ехать или со мной оставаться. – Ну, хорошо, я согласна подождать. – А пока отпусти ее со мной на пару недель в деревню – пусть девочка отдохнет перед сдачей экзаменов. Кстати, а который час? Вот это да – уже третий! И где же это она у тебя в такое время шляется? – Наверное, опять чьи-нибудь проводы. С выпускного вечера как началось, так не кончается – то одного провожают в армию, то другая уезжает поступать в московский институт… Да еще, похоже, влюбилась. – Кто он? – Понятия не имею. Ты же знаешь Аленку, она хоть и болтушка, но иногда что-то затаит и не выспросишь. – Ну, вот, как же с тобой отпустить ребенка, а? Вот такая же богема у вас будет в Германии или, не дай Бог, в каком-нибудь Париже! – Да ну тебя, Настенька! Париж не какой-нибудь, а один-разъединственный на всю планету. И что плохого в том, что девочка в семнадцать лет влюбилась? Самое время. – Время для тех, кто живет под надзором папы и мамы, кого побоятся оскорбить, обидеть. А Аленка – сирота. Ты хоть это-то понимаешь? – Ну, какая же она сирота, когда у нее есть мы с тобой. Вот сидим и седьмой час подряд ее делим, как разводящиеся супруги. Тоже мне, нашлась сиротинушка! – Ах, Анька, вечно ты со своей эмансипацией! Ничего ты в реальной жизни не понимаешь! А если это негодяй какой-нибудь, много старше ее? – Если старше, то уж обязательно и негодяй? – Чаще всего. – Ты что, по опыту знаешь? – Меня этим не обидишь. Да, по опыту. Только не по личному, а педагогическому. У нас четверть девчонок в деревне – матери-одиночки. Откуда, спросишь? Из летних студенческих отрядов школьницы детишек в подоле приносят. И что интересно, не столько от студентов, сколько от их руководителей. Так-то. – А между прочим, студенческие летние отряды – тоже политика партии. Так что и матерей-одиночек зачисли на свой счет, на счет непогрешимой своей партийной религии. Или это в интересах партии, чтобы девочки-школьницы выравнивали демографический спад? – Анна, оставь эту демагогию. Я тебя серьезно спрашиваю: где может гулять Аленка в третьем часу ночи? – Настенька, голубушка, но ведь ночь-то белая! Когда же и погулять, как не сейчас? Ты что, сама в молодости по ночам не гуляла? – Гуляла. Но недолго. Пока была жива наша мать. А потом я ночами Аленкино бельишко стирала и твои чулки штопала. – Попрекаешь штопаными чулками? Ох, Настя! Человек ты, безусловно, высоконравственный и даже героический, но до чего же тяжелый! – Да, я тяжелый человек. Тяжелый, как танк, и скучный, как мавзолей. И непробиваемый, как бетонный дот. Я все это уже много раз от тебя слышала. Но сейчас меня не интересует твое мнение о моем характере. Это уже неактуально, поскольку мы расстаемся навсегда и больше друг о друге, надеюсь, не будем вспоминать. – Почему же? Я никогда не забуду тебя, Настенька. Я буду тебе писать, буду присылать посылки. – Этого мне только не хватало! Я в подачках ЦРУ не нуждаюсь! – Опомнись, Настя! При чем тут ЦРУ? – А от кого же тебе приходили посылки, когда ты сидела в лагере? – От наших друзей на Западе. – Ну да, конечно, от друзей. Кому вы там нужны? Кого это могут интересовать противники режима в чужой стране? – Но ведь и ты каждый год работаешь на субботнике в Фонд мира. А деньги ваши идут противникам режима в других странах. – И занимаются распределением этих денег никакие не «друзья», а соответствующие специальные организации. – КГБ, что ли? |