Книга Рука, кормящая тебя, страница 60 – Эй. Джи. Рич

– А то ты не знаешь.

Я лихорадочно соображала, как для меня будет лучше: прикинуться дурочкой или выложить карты на стол.

– Откуда мне знать?

– Методом исключения.

– Я догадываюсь, кто это. Но не понимаю причину.

– Тебе интересны причины. А мне интересно, как ты сама думаешь, почему в этой башне она, а не ты.

Это был не риторический вопрос.

– Вот и я задаюсь тем же вопросом.

– Закон причинно-следственной связи действует далеко не всегда, – сказала Билли, внезапно развеселившись. – В смысле, бывают в жизни огорчения.

Я старалась держаться на скорости сто километров в час. Впереди показалась развилка: на юг – Нью-Йорк, на запад – Нью-Джерси.

– Нам куда?

– Давай в город.

Я сделала, как она сказала, но при этом со всей силы надавила на клаксон, рассудив, что Билли не станет стрелять в меня на такой скорости. Но она выстрелила. Подняла пистолет и выстрелила в крышу.

Я закричала.

– Если уж после такого никто не бросится на помощь, то бибикать и вовсе бессмысленно. Давай лучше поговорим. После того, как Беннетт нас покинул, мне даже поговорить было не с кем.

– В то утро он сам был намеченной жертвой?

– У меня нет однозначного ответа на этот вопрос.

Но я знала, что ответ есть. Я знала, что в то утро у них было назначено свидание. В моей постели.

Билли достала из бардачка пачку жвачки.

– Хочешь? Она без сахара.

Я оторвала от руля одну руку и подставила Билли ладонь. Свободной рукой она вынула пластинку жвачки из фантика и положила ее мне на ладонь.

– С Самантой все было просто. Ты сама ей сказала, что он мертв. А я ей написала: «Я жив». Кому из нас она поверила, тебе известно. Так что мне оставалось только вызвать ее в Торонто.

– И что же, Саманта покончила жизнь самоубийством?

Значит, Билли ездила не на острова, а в Торонто.

– Саманта не умела плавать, такая вот незадача. Лучше спроси меня о Сьюзен.

– А Беннетт знал, что ты замышляла?

– Сьюзен стала меня утомлять. Такая вся правильная и серьезная: мы должны помогать бездомным, мы должны помогать бездомным… Я сказала Беннетту, чтобы он прекратил с ней встречаться. Он меня не послушал, пришлось убирать ее самостоятельно. Так что, как ты понимаешь, Беннетт сам виноват, что все так получилось. Хотя это скучно – искать виноватого, да? Что нам это дает?

Бензина в баке почти не осталось. Я сказала об этом Билли, и она ответила, что это не страшно – мы уже почти на месте.

– Про Пэт не хочешь спросить?

– Это была ты. Там, в лесу.

– Вот кем надо быть, чтобы не оборудовать студию туалетом? Мне, кстати, не нравятся ее художества, а тебе? – Билли не стала дожидаться ответа. – А вот Беннетту они нравились. Он следил за ее «творческими успехами». Он считал, что ее обнаженные автопортреты со свиными сердцами демонстрируют смелость, которую он раньше в ней не замечал. До того, как ее бросил. Он меня уговаривал, чтобы я купила один из этих портретов. Говорил, это будет хорошее вложение денег. Но когда я в тот вечер увидела их у нее в мастерской, они лишь подтвердили мои опасения. Какая в них смелость? Я имею в виду, это же не человеческие сердца. То, что я с ней сделала, можно считать нашим совместным художественным проектом.

Я не осмелилась оторвать взгляд от дороги.

– И не надо делать такое лицо.

Она велела мне свернуть на съезд к Сто шестнадцатой улице, и уже очень скоро я припарковалась на стоянке рядом с муниципальным приютом для бездомных животных. Билли вышла из машины первой, обошла ее спереди, открыла дверцу с моей стороны и вытащила меня наружу. Она держала меня под руку, и я чувствовала, как мне в ребра упирается дуло пистолета.

Время близилось к одиннадцати, и Билли знала, что вход в приют через гараж будет открыт еще около четверти часа – пока последний сотрудник не уедет домой. В дальнем углу гаража я увидела Хосе. Он выгружал из сушилки чистые полотенца. Хосе не спросил, почему мы так поздно пришли, просто кивнул:

– Buenas noches.

Я понимала, что другого шанса позвать на помощь у меня, скорее всего, не будет, но Хосе уже отвернулся к сушилке, так что он все равно не увидел бы мой умоляющий взгляд. С другой стороны, я не подвергла смертельной опасности ни в чем не повинного человека.

Мы прошли в то крыло, где прямо в коридоре стояли клетки с маленькими собаками, потому что в вольерах уже не хватало места. Свет не горел, лишь кое-где тускло светились красным указатели ВЫХОД. Никто не подметал коридор, никто не поливал из шланга полы в последнем оставшемся неубранном помещении. Билли мастерски рассчитала время. Она вела меня мимо запертых вольеров в глубь здания.

– Я тебе ничего не сделала, – сказала я.

Меня начало трясти, когда мы приблизились к двери в медпункт. Я подумала, что Билли хочет устроить мне эвтаназию. Лучшего издевательства надо мной трудно придумать. В смысле, Билли же была в курсе моей истории. Но мы прошли мимо.

Я знала, что, как только она отопрет дверь в вольер, неестественная тишина взорвется истошным лаем и воем. Билли подтолкнула меня вперед, а сама встала у меня за спиной. Она ступала легко и беззвучно, вся – наготове, вся – в предвкушении того, что сейчас произойдет. Как и за бильярдным столом, ее движения были выверенными и четкими. Никакой суеты, ничего лишнего. Она пребывала в своей стихии, где вариант проигрыша не рассматривался вообще. Я вдруг поняла, что ради подобных мгновений она и живет; ради этих предельно острых ощущений. Когда она отопрет дверь в вольер, это будет как прыжок с парашютом, когда ты выходишь из самолета в небо.

Можно продлить мгновение перед прыжком, но как только ты прыгнул – или кто-то тебя толкнул, – как только ты оказался в воздухе, пути назад уже нет.

Билли открыла вольер, где раньше держали Тучку и Джорджа, и махнула рукой с пистолетом, мол, заходи.

Первый удар впечатлений был зрительным. Единственная лампочка под потолком мигала, как стробоскоп, и каждый раз, когда на долю секунды зажигался свет, я видела Билли уже в другой позе. При таком освещении собаки в клетках походили на диких зверей под разрядами молний. И только потом меня накрыла волна звука. Это было убийственное ощущение, все мое тело дрожало. Я различала разные голоса, разные интонации. Угрожающий лай и испуганный лай. Злоба и страх. И опять страх.

В следующий раз, когда вспышка лампы высветила Билли, она протянула мне связку ключей.

– Открой эти две клетки.

Мне пришлось подчиниться. Когда свет снова зажегся на долю секунды, я попробовала разглядеть, кого выпускаю из клеток. Я увидела двух больших белых собак, похожих на призраков в темноте после вспышки. Странно, но собаки не лаяли. Посреди общего гвалта молчание казалось каким-то особенно жутким. Я их узнала. Это были аргентинские доги, сидевшие в клетках, где в самом начале держали Тучку и Джорджа. Еще днем, когда я увидела их в первый раз, меня поразила и испугала невероятная слаженность их движений: как будто одна собака была зеркальным отражением другой. И сейчас, когда я выпустила их из клеток, они пугали меня еще сильнее.