Книга Аппетит, страница 121 – Филип Казан

– Я знаю, я веду себя как безумец, – сказал я ей. – Но после того как я… Когда мне пришлось уехать, я как будто не полностью уехал отсюда.

– Что ты имеешь в виду?

– Ну, мое сердце осталось с тобой.

– Я знаю. Хранила его в сундуке с бельем.

– Спасибо, что так хорошо о нем заботилась. А остальной я… Когда ты отправлялась в Ассизи, тебе было странно уезжать отсюда? Покидать Флоренцию?

– Да. Очень странно. Я с самого начала не чувствовала себя спокойно и правильно. И в безопасности… Я как будто все время уплывала.

Мы выбрались за дома и дошли по изрытой колеями улице до дуба, который уж точно вырос тут задолго до прихода черной смерти. Рядом с ним стоял крошечный домик, выстроенный из обломков камня, почти такой же старый, как дерево. Узловатая виноградная лоза толщиной с талию Тессины росла рядом с дверью и раскидывала многочисленные пальцы над расшатанной подпоркой из деревянных шестов. Наклонясь, мы прошли под завесу, и я постучал. Изнутри послышалось шуршание, и дверь чуть приоткрылась, показав продымленное красноглазое лицо женщины в последних годах зрелости.

– Донна Уливетта? Мы пришли с рынка, – сказал я. – Можно нам войти?

Она оглядела нас с головы до ног. Мы были одеты как благородные господа и, наверное, выглядели достаточно хорошо, по крайней мере для нее. Она открыла дверь и, извиняясь, замахала руками:

– Прощения прошу, благородная дама и господин. Мне сегодня, кажется, не удастся зажечь огонь, чтобы не дымил. Это все труба, должно быть. Когда мой муж был жив…

– Мы слышали о вашем муже, – сказала Тессина. – Нам очень жаль.

– Жаль? – Она выглядела удивленной, и слезы стояли в ее глазах – может, только из-за дыма? – Старика Уголино?

– Я долго отсутствовал, – сказал я. – И все время, что провел вдалеке, я вспоминал о рубце вашего мужа. Я готовил для кардиналов и герцогов, синьора. Я готовил для его святейшества и…

– Спаси нас Господь! – Она истово перекрестилась. – Для Папы Римского?

– Да. Но я бы подал его святейшеству рубец вашего мужа, если бы мог.

– Как ваше имя, мессер?

– Нино Латини. Когда-то я был поваром в таверне «Поросенок». Мой отец – Латини, «Латини и сын» на мосту.

– Латини… «Поросенок», да? Правда? Я же вас знаю, мессер!

– Вряд ли, синьора.

– Нет-нет, знаю! Мой муж говорил про вас.

– Про меня? – вытаращился я на нее.

Дым начинал разъедать и мои глаза.

– Конечно, мессер! Сын мясника, который ел его рубец, как будто это эликсир жизни, как он обычно говорил. Он был так счастлив от этого, мессер.

Счастлив… Тессина держала меня за руку, и я крепко стиснул ее ладонь. Я никогда не представлял, что Уголино может быть счастлив или печален и что ему могло быть холодно или жарко, если уж на то пошло. Я думал о нем как о гении, но не как о человеке.

– Синьора, это странный вопрос, но у вас остался рецепт рубца маэстро Уголино? – с дрожью в голосе спросил я.

– Маэстро? – ошеломленно переспросила женщина. – Он же торговал рубцом на рынке!

– Но он был таким же великим маэстро, как все прочие, кого я знал.

– Боже правый… Как он любил о вас говорить! Вы должны знать рецепт, если готовили для его святейшества.

– К моей печали, не знаю.

– Это же просто рубец, мессер! Рубцы, мы их промывали перед домом, у колодца. Кость из окорока, но это вы знаете. Вареная курица, три телячьи ноги. Белое вино…

– Которое вы делали из винограда у дома? – радостно перебил я.

– Помилуйте, мессер! Эта старуха едва нам-то виноград давала. Нет, от любого торговца, кто даст лучшую цену. Шафран, совсем чуточку. И больше ничего, кроме длинного перца, шалфея, мяты и соли.

– Это мята! – взорвался я. – Какая мята, синьора? Что за разновидность?

– Горная мята с рынка, – терпеливо пояснила она. – Просто еда, мессер. Самая обычная простая еда. – Потом она просияла. – Уголино был бы так счастлив рассказать вам это сам, мессер. Но может быть, вы захотите взять что-нибудь на память о нем?

Она не стала ждать ответа, а подошла к стеллажу из толстых досок, опирающемуся о стену рядом с дымящим очагом, и встала на цыпочки, что-то нашаривая на верхней полке.

– Вот ты где, старая, – пробормотала она.

Когда Уливетта повернулась, в руках у нее была длинная, чуть изогнутая ложка Уголино из оливкового дерева.

– Он бы гордился, что она достанется настоящему маэстро, – сказала она. – Вы будете ею пользоваться?

– Буду. – Я взял ложку в руки, будто бедренную кость святого. – Если вам не жалко?

– Нет-нет. Берите. Сказать по правде, от нее мне только печаль. Он был бы так счастлив.

Бедная Тессина. Я притащил ее в перерытые свиньями поля за Санта-Мария Новелла, а теперь поволок обратно на рынок, купил рубец, уже сваренный, у человека, у которого раньше часто покупал, но который не выказал и искры узнавания, когда я ему заплатил, окорок, старую курицу, телячьи ноги, белое вино, горную мяту – первую, какая попалась, – и шалфей. Все это время я сжимал ложку Уголино, как тонущий человек цепляется за плавающее весло. Она была гладкая, как янтарь, цвета гречишного меда, так пропитавшаяся маслом, что дерево будто превратилось во что-то другое – кость, например. Потом обратно, на Борго Санта-Кроче, где Тессина встала рядом с Каренцей, обе с озабоченными лицами, пока я опять и опять выскребал рубец, так что им пропахла вся кухня. Дальше я сделал все, как рассказала донна Уливетта.

– Где ты взял это чудовище? – спросила Каренца, глядя, как я мешаю в большом горшке длинной ложкой.

Я чувствовал, что должен ею воспользоваться, хотя бы в этот раз. Что потом? Возможно, ее следует положить в реликварий – она заслужила не меньшего.

Когда рубец приготовился, уже было за полдень. Я налил три миски, и мы вместе с Тессиной и Каренцей сели и понюхали. Я посыпал рубец сверху сыром и сладкими пряностями, как сделал бы Уголино.

– Пахнет хорошо, по крайней мере, – заявила Каренца. – Вот дурак, ты что, приехал обратно во Флоренцию готовить крестьянскую еду?

Тессина зачерпнула первая.

– Это действительно хорошо, – сказала она. – Безупречный рубец. Нино, тебе надо торговать им с лотка. – Она ухмыльнулась, чтобы показать, что шутит, и всосала еще одну мясную ленту. – Вполне достойно Папы, – добавила она.

– Это просто рубец! – запротестовала Каренца. – А ты готовил для самого его святейшества! Боже правый! Поэтому тебя и вышвырнули из Ватикана пинком под зад?

– Рубец, достойный Папы, – пробормотала Тессина. – Ты мог бы назвать это так. Или Святой Рубец. Но, Нино, должна ли я понять, что это будет постоянной чертой нашей совместной жизни?