Книга Аппетит, страница 41 – Филип Казан

– Нужна нам только донна Тессина, – бестактно указал Обезьяна.

Я сжал его плечо:

– Покажи нам, что требуется маэстро, а потом сходи-ка прогуляться, купи медовых пирожков в лавочке за углом. Синьора Альбицци, не хотите ли каштанового пирожного? Оно заслуженно считается превосходным.

Внезапно я вспомнил, как Тессина обмолвилась, что единственной слабостью тетки являются сладости, и, к моему облегчению, та позволила себе даже улыбнуться и чопорно кивнуть. Я сунул несколько монеток в костлявый кулак Обезьяны и похлопал его по спине. Он как будто огорчился, но после еще одного нервного взгляда на тетю Маддалену пожал плечами и указал на расчищенное место посреди студии.

– Вам нужно встать здесь, синьорина, – сказал он Тессине. – Маэстро Алессо требуется вот такая поза.

Он вытянул свое угловатое тело вверх, стыдливо повернув плечо и опустив длинные руки на бедра.

– Одна нога перед другой? – спросил я, показав как.

– Именно, ты все понял, – с облегчением подтвердил Обезьяна. – Ах да: и ей нужно надеть вот это…

Он поднял длинную рубашку из очень тонкого шелка.

– Не могли бы вы попросить вашу племянницу надеть это поверх платья? – спросил я тетку.

Маддалена холодно кивнула. Но тут я внезапно поймал взгляд Тессины, изучавший меня с изумленным весельем или, может быть, досадой.

– Нет, нет! – заявил Обезьяна чересчур громко. – Не поверх одежды. Маэстро сказал очень ясно, что под рубашкой она должна быть обнаженной. Сказал очень ясно…

– Молодой человек! – рявкнула Маддалена Альбицци, ища руку племянницы.

– Я уверен, мы справимся и так… – начал я.

Но Тессина мотнула головой, так что кудряшки взлетели.

– Тетя, Бога ради! – воскликнула она. – Я изображаю Богородицу! Не думаю, что эти люди, работающие во славу Господа, допустят какую-то непристойность… Разве ты не исполняешь дело Господне, Нино Латини, рисуя Его Мать для святой картины?

Я сглотнул.

– С технической точки зрения да, конечно, это так, – поспешно сказал я, перекрестившись.

Может, это и слишком, подумал я, но рука тети Маддалены тут же убралась с плеча Тессины.

– Мы с Пьеро подождем снаружи. Заодно сходим купим вам пирожных и цукатов, – забормотал я, хватая Обезьяну за рубашку и пятясь к двери.

Я вытащил приятеля на площадку, и вместе мы потопали вниз по ступенькам.

– Иисусе… – Обезьяна запустил пальцы в волосы, и мы двинулись к пекарне. – Так ты их знаешь? Откуда?

– Соседи по кварталу. Ты же слышал, наши семьи дружили. Ее родители умерли, и мы больше не виделись. Мы тогда вот такие были. – Я вытянул руку перед собой на уровне груди.

– Она и сейчас такая, – заметил Обезьяна. – Во всяком случае, неплохое у тебя было детство, а?

– Тогда она так не выглядела, – проворчал я. – Как получилось, что она стала моделью для маэстро Алессо?

– А ты как думаешь? Девица обручена с Бартоло Барони – вот везучий поганец. Жирный, старый, уродливый везучий поганец.

– Везение здесь ни при чем, – буркнул я.

– О?

– Я к тому, что Бартоло Барони везение не нужно. У него есть деньги и власть. Он же ее не очаровал, правда? Он ее купил.

– Ты как-то зло говоришь, – заметил Обезьяна, поднимая брови.

– Нет-нет, – поспешно возразил я. – Желаю ему счастья. Каким бы был квартал Черного Льва без старого Барони? Как ты говоришь, повезло поганцу. Да еще у него будет красивая картина. Красивая картина, красивая жена. Из нее выйдет прекрасная Мадонна.

– Я думал как раз наоборот, – проскрипел Обезьяна, облизывая губы.

Я втолкнул его в пекарню, велев купить самое сладкое, что у них там есть.

Когда мы вернулись в студию, Тессина почти скрывалась за тетей Маддаленой: та, массивная и серая, стояла посреди комнаты, сложив руки на груди. Я видел только босые ступни Тессины и над ними складку прозрачной ткани. Пока Обезьяна, склонив голову, проходил через комнату, чтобы выложить лакомства на чистую оловянную тарелку, я начал собирать вещи, которые мне понадобятся для рисования. В то же время я украдкой бросал взгляды на эти ноги. На них виднелся отблеск тончайших золотых волосков, почти невидимых. Однако там, где подошва изгибалась над полом, кожа была грязная, вся в пятнах, и сразу же я оказался вместе с Тессиной в тех переулках: мы босиком, нам по девять лет. Словно две возбужденные кошки, мы выжидаем, чтобы наброситься на пару детей постарше и отобрать абрикосы, которые они едят на нашей территории. И в этот миг Тессина вышла на свет.

Рубашка не скрывала ничего. В каком-то смысле Тессина оказалась даже более голой, чем без какой-либо одежды вообще, потому что тонкий шелк облегал тело, очерчивая его и создавая темные тени. Впечатление было неземное и болезненно плотское одновременно. Я начал возиться с угольными палочками, но не смог удержаться и поднял глаза на лицо Тессины.

– Это и вправду ты, – изумленно сказал я.

– Могу сказать то же самое, – ровно ответила она и, качнув головой в ту сторону, где ее тетя пробовала пропитанное медом каштановое пирожное, поднесла палец к губам.

– А теперь ты работаешь на него? – поинтересовалась Тессина, с нескрываемой неприязнью кивая в сторону Обезьяны.

– На Пьеро? Боже, нет! Он мальчик на побегушках у Алессо Бальдовинетти. Тут должен был быть ученик маэстро Алессо, но у него нашлось занятие получше. Так что… я не знал, – прошептал я, бросив взгляд на тетушку.

Тессина скорчила гримасу и глубоко вздохнула.

– Синьор Латини, нам пора начинать! – сказала она, немного слишком радостно.

И встала в извечную позу Мадонны: одна нога скромно выставлена перед другой, рука поднята в трепетном благословении. Тонкая ткань переместилась и натянулась на груди Тессины, показывая темные круги сосков. Я сглотнул и устроил показательное прикрепление бумаги на доску мольберта.

– Обещаю, я нарисую тебе хороший портрет, – пробормотал я.

Тессина держала позу легко. Я видел, как художники злились на моделей и осыпали их ужасной бранью за то, что те не могли стоять спокойно. И я пробовал рисовать девушек, которые непрестанно ерзали и дергались, будто их терзал антонов огонь. Но только не Тессина. Она глубоко вдохнула, почти незаметно встрепенулась, так что дрожь прошла по ее рукам до кончиков пальцев, – и застыла. Ничего не двигалось, кроме взгляда, который должен был сосредоточиться на точке далеко за моим левым плечом, однако то и дело устремлялся ко мне. Я принуждал себя не обращать внимания. Начало рисунка всегда было для меня самым трудным. Мне требовалось отодвинуть ум в сторону, иначе я начинал критиковать каждую только что проведенную линию. Мое тело, когда-то решил я, – это художник, а ум похож на докучливого заказчика, вечно находящего недостатки, замедляющего работу или наполняющего все сложностями, которых не должно бы быть. Именно этому, полагаю, всегда учил меня Филиппо: слушать сердце, а не голову. Однако сегодня избавиться от ума оказалось несложно. Я просто позволил ему бродить вокруг необычайного факта присутствия здесь Тессины Альбицци, пока мои руки работали углем.