Книга Аппетит, страница 56 – Филип Казан

– Велия, – сказала она и кивнула, как будто подтверждая это для самой себя.

Меня осенила мысль:

– Вы сказали: «Мы принесли тебя сюда». Ваш мужчина, значит, там, в полях?

– Мужчина? – нахмурилась она.

– Я имею в виду вашего мужа, донна Велия, – быстро сказал я, решив, что оскорбил ее.

– Мой муж умер, – отрезала она.

– Простите.

– Много лет назад.

– И вы живете здесь совсем одна? Но ведь не вы же принесли меня сюда?

– Мои девочки.

– Девочки?

– Три мои девочки. Хорошие девочки, сильные и хорошие. Но ты их не увидишь.

– Что ж…

– Они ушли наверх, в хижину пастуха. – Велия дернула подбородком в направлении исполосованного ущельями хребта.

– Но я не опасен!

– О нет! Зато глуп. Достаточно глуп, чтобы заморить себя голодом и упасть с лошади. Я же не хочу, чтобы мои девочки знакомились с глупыми мужчинами, правда?

– Справедливо, – признал я и прислонился спиной к теплым неровным камням стены.

Велия отправилась к роднику с двумя ведрами, подвешенными к деревянному хомуту на плечах, а я пошел и лег обратно. Но сначала проверил свою собственность, сложенную кучкой у кровати. С острым чувством вины я обнаружил, что все на месте, включая кошелек, по-прежнему полный: я почти ничего не потратил в дороге. Потом я дремал, убаюканный домашними звуками готовящейся еды. Было ощущение, что я возвращаюсь в себя, – так семья отпирает дом, который покидала надолго. Краем сознания я отмечал запахи того, что готовила Велия, и они были приятными и здоровыми.

На ужин был острый, чуть горьковатый бульон из листьев дикого цикория, хлеба и трав с бледным помятым шаром вареного яйца, висящего посередине. На своем странном говоре Велия назвала похлебку «аквакотта» – вареная вода. Я сделал осторожный глоток, памятуя об отвратительной сиенской риболлите. Ел ли я с тех пор что-нибудь сытное? Велия ведь наверняка кормила меня, пока я спал, иначе сейчас я был бы мертв. Суп оказался восхитителен, как многие очень простые вещи. Там не было приправ, кроме соли: дом вроде этого никогда не мог позволить себе перец. Но оливковое масло, на котором Велия обжарила лук и чеснок, насыпанные поверх готового супа, само было достаточно перечным: колючее и дерущее горло, оно пощипывало мне рот, уравновешивая горечь цикория и пресные корки хлеба. И не обошлось без сухого сыра, потертого туда, – доброго соленого пекорино с землистым ароматом пещеры, где он выдерживался. Я ел суп долго, потому что никогда раньше такого не пробовал – я даже не пробовал ни один из его ингредиентов. Масло отличалось от нашего тосканского: оно было как-то гуще и более цветочное, а сыр отдавал запахом воздуха снаружи, в долине.

– Что за трава? – спросил я, изучая незнакомый мятный вкус на языке.

Незнакомый и все же знакомый… Он напоминал мне что-то, и этим чем-то оказался рубец Уголино. Это был почти тот самый аромат, который так долго ускользал от меня. Однако не точно тот же, не совсем.

– Мелисса, – ответила Велия, качая головой. – Никогда раньше не пробовал мелиссы?

– По-моему, у нас во Флоренции такой нет.

– Ого! Флоренция! – Она хлопнула в ладоши. – Слыхала я об этом месте! Там разве не все мужчины содомиты? Может, в конце концов, я и позову своих девочек обратно – с мужчиной из Флоренции им ничего не угрожает!

– Это не совсем верно. – Как флорентиец, я обязан был прийти в ярость, но теперь-то с какой стати? Я уже больше не флорентиец. – Я не содомит.

– Я не имела в виду ничего плохого, мальчик. – Она похлопала меня по руке.

– Конечно же нет.

– Тогда расскажи мне о Флоренции. Спой за ужин. – Велия хитро хихикнула.

И я рассказал. Я говорил ей о стенах и о соборе, о церквях и улицах, о рынке. Рассказывал ей о людях, огромном множестве людей, которые никогда не молчали, о колоколах и собаках. О мостах, банях, тавернах. Я даже рассказал ей про кальчо. Велия слушала, тихо качая головой.

– А ты? – спросила она наконец. – Что делаешь ты в этом месте?

– Я повар.

Она откинула голову и расхохоталась в потолок так громко, что я испугался, как бы с крыши не обвалился сланец.

– Повар! Повар, который уморил себя голодом до полусмерти! – Она закашлялась и принялась отплевываться в дымящий очаг. – Голодающий повар… Эта Флоренция, похоже, чудесное место! Что еще у вас там есть: может, мясники, которые падают в обморок при виде крови? Честные трактирщики? Банкиры, которые не умеют считать?

– Уж этих-то нет.

Я рассказал ей про денежные столы на рынке, у стены Орсанмикеле, где банкиры занимались своими делами, двигая золото, серебро и кредитные векселя по зеленому сукну.

– И люди им доверяют?

– Доверяют. А как же: дом Медичи следит за всем, – сказал я и горько рассмеялся. – А есть ли здесь какое-нибудь вино, донна Велия?

– Не для тебя. Родник чистый. А все эти деньги – что люди с ними делают?

– Делают с ними?

Она серьезно кивнула.

– Ну, они… они покупают вещи, – пояснил я, все еще не веря своим ушам. – Еду. Одежду. Все. Откуда вы берете одежду, донна Велия?

– Сама делаю.

– Но вы же покупаете другие вещи.

– Я никогда ни монетки не потрогала, – гордо сказала она. – Что хорошего деньги могут мне принести, а?

– А когда вы ходите на рынок… продавать свой невероятный сыр, – сказал я. – Вы же наверняка продаете свой сыр?

– Если бы я его продавала, что бы мы тогда ели, я и мои девочки? Мне трудновато жевать серебро. – Она открыла рот, обнажая десны, там и сям усаженные бурыми кривыми зубами.

– Покупали бы другую еду!

– Продавать еду, чтобы покупать еду? Я понимаю, почему у банкиров так хорошо идут дела во Флоренции, раз люди так глупы.

– Тогда новую крышу.

Она покатилась со смеху:

– Разве в полях не хватает камней? Если нужна новая крыша, мне достаточно лишь выйти пахать. – Она подлила еще супа в мою миску, которую я уже опустошил. – Теперь объясни: почему ты оказался на дороге? Куда ты едешь?

– В Рим. Я собираюсь готовить для… не знаю. Кого-нибудь важного.

– Папы Римского? – Она перекрестилась, ухмыльнувшись.

– Да, Папы Римского. Можно мне рецепт вот этого, донна Велия? Для его святейшества?

– Он не позволит мне сойти в ад, если я тебе дам рецепт?

– Этот суп заставил бы императора Фридриха выскочить из ада.

– Тогда дам. А теперь съешь еще немного. Повара должны быть толстыми. А ты скелет.

Я провел с донной Велией еще три дня, и, кажется, занимались мы только тем, что ели, разговаривали и смеялись. На четвертый день какой-то сон разбудил меня очень рано, когда небо еще было темным, и я увидел, что Велия спит перед очагом на грубом тюфяке из папоротника. Твою мать! Каким же я был бездумным и тупым… Старая женщина уступила мне свою кровать, а я просто решил, что у нее где-то есть настоящая спальня, потому что в городе же люди спят в своих комнатах. Нельзя было позволить ей спать на грязном полу, и, кроме того, я уже чувствовал себя гораздо сильнее и крепче. Я должен уехать сегодня.