Книга Под девятой сосной в чистом поле, страница 2 – Валерий Гусев

Потом, когда вовсю развернулись ужасные события, я вспомнил наш разговор и подумал: Алешку будто кто-то толкнул в этот дом. Какая-то неведомая сила. Ведь если бы мы тогда прошли, глазея, мимо, вся эта история ушла бы совсем в другую сторону и закончилась бы совсем не так. Плохо она закончилась бы… Может, даже для всей страны.

Не успел я схватить Алешку за руку, как он подбежал к воротам и стал гулко колотить в них тяжелым кольцом. Обернулся, предупредил:

– Дим, ты в разговор не вмешивайся. А если я тебя спрошу о чем-нибудь, отвечай: «Я забыл!» Понял?

Я послушно кивнул, а за воротами послышались шуршащие шаги по гравию и раздался где-то вдали визгливый, дребезжащий голос:

– Жорик! Если это опять Поля, гони в шею! И Леню – тоже!

Калитка в воротах распахнулась, и в ней возник здоровенный детина. Хорошо, что Алешка не «Поля», а я не «Леня»!

Детина был здоров во все стороны. Только голова у него была другого размера – неподходящего, маленькая, словом. На нем были полосатые, как на древнем крестьянине, портки, из которых далеко вылезали босые ноги подходящего размера, и рубаха до колен, подпоясанная веревкой. Он уставился на нас круглыми, острыми и злыми глазками:

– Чего надо?

– Надо великого писателя, – сказал Алешка восторженно, прижимая руки к груди. – Мы одну его книжку полюбили. Хотим, чтобы он ее подписал теплыми словами.

Детина обернулся и крикнул себе за спину:

– Читатели, Клим Львович! Почитатели! Пущать?

На крытом, в завитушках, балкончике появился человек, совсем на писателя не похожий. Без бороды, без очков, без писательского баса. Тощий и вертлявый. С дребезжащим голосом.

– Проводи в залу. Я сейчас спущусь, только фразу допишу. До точки.

Судя по всему, он был очень нам рад. Видно, не так уж часто беспокоят его читатели-почитатели.

Детина провел нас в дом, в эту самую «залу». Где мы от нее сразу прибалдели. Во-первых, она была вся из вековых бревен, во-вторых, окна в ней были все из цветных кусочков, и на полу от солнечных лучей лежало такое разноцветье, что мы тут же зажмурились и заморгали. Алешка даже чихнул. А третье… Даже не знаю, как и сказать. Одна стена в этой зале была увешана старинным оружием. Ружья, мушкеты, пистолеты, сабли, мечи, шпаги. Щиты и шлемы. Даже кольчуга висела на специальных плечиках, как папин парадный мундир. А в углу стояла на деревянных колесиках маленькая, но – сразу видно – очень настоящая пушка.

Другая стена была сплошь завешана иконами. Мы такой красоты даже в церкви не видели.

А вдоль третьей стены шли полки из толстых досок, на которых стояли разные колокола, по росту: от крохотного колокольчика до громадного колокола с отбитым краешком, который на полке никак уместиться не мог и висел под потолком на трех толстых, вроде каната, веревках. А снизу из него высовывался язык – колотушка такая чугунная.

Алешка, как только пришел в себя, тут же раскачал этот язык и бухнул в колокол. Густой, тягучий, тяжелый звон заполнил комнату. Алешка даже присел, зажав уши.

Под этот звон в залу торжественно шагнул наш великий писатель. Он был в домашней куртке с меховым воротничком и с витыми шнурочками на груди. И весь светился от удовольствия. Но в то же время был озабочен своим творческим процессом. Он поднес к глазам лист бумаги и прочитал с важностью: «…И вот однажды утром взошло солнце…»

– Каково? – спросил он нас. – Правда, гениально?

– Талантливо, – согласился Алешка.

Писатель сложил лист вчетверо и сунул его в карман:

– Вы, верно, из местной школы? Вы, верно, хотите пригласить меня на мой творческий вечер? На встречу с читателями?

Я благоразумно промолчал (я ведь «забыл»). А Лешка смело ответил:

– Мы, вообще-то, из школы. Но не в этот раз. Мы одну вашу книжку полюбили. Хотим ваш великий автограф получить. На добрую память. Чтоб нам все завидовали.

Писатель Марусин так засиял, что я даже испугался – не перегорел бы от гордости. Он широким жестом пригласил нас сесть на старинные лавки и, улыбаясь, спросил доброжелательно:

– И какая же из моих книг вам полюбилась?

Алешка повернулся ко мне:

– Какая, Дим?

Я хлопнул глазами и ответил, как меня только что учили:

– Забыл!

– Это мой старший брат, – пояснил Алешка таким тоном, что писатель понимающе, даже с сочувствием, кивнул: мол, если в семье два сына, то один из них умный, а другой… старший.

Писатель взял из мраморного стаканчика гусиное перо:

– Что ж, давайте книгу – с удовольствием сделаю для вас дарственную надпись.

Алешка опять повернулся ко мне:

– Дим, давай книгу.

Я опять хлопнул глазами:

– Забыл!

Писатель разочарованно улыбнулся.

– Эх ты! – сердито сказал Алешка. – Такой хороший писатель, а ты – забыл! – И он вежливо спросил у Марусина про его оружие: – А это вам все благодарные читатели подарили, да?

– Что ты! – Писатель вскочил. – Это все я собрал собственными руками! За много лет! Трудами и лишениями.

– Вы – молодец! – похвалил его Алешка. – Сколько набрали!

– Не ленился! Каждого нового человека в своей жизни встречал словами: «Нет ли у вас чего-нибудь… старенького, предметов старины?»

– Полно! – вдруг выпалил Алешка.

– Да ну! – глаза Марусина загорелись азартом. – Давайте меняться!

– Давайте, – легко согласился Алешка. – У нас этой старины полон дом. Мама все время из-за этого папу ругает.

– А ваш папа тоже коллекционер?

– Не совсем, – увильнул Алешка.

По лицу Марусина скользнула тень – то ли разочарования, то ли недовольства.

– Но он тоже что-то собирает? – спросил с надеждой.

«Собирает, – хотелось сказать мне. – Собирает улики и доказательства. И забирает тоже. Кого надо». (Наш папа – сыщик. И работает в Интерполе.)

А Марусин все никак не мог успокоиться:

– И какие же у вас есть старинные вещи?

– Всякие, – небрежно ответил Алешка. – На любой вкус.

– Ну-ну! – И глаза Марусина вновь загорелись.

– Музейные редкости. Пылесос, холодильник, – стал перечислять Алешка. – Стиральная машина. Мама говорит, что их давно пора в музей сдать.

Глаза писателя потухли. Он вздохнул с разочарованием:

– Это не старинные вещи. Это вещи старые.

Алешка тоже заметно огорчился, что невольно расстроил великого писателя. Подумал и вспомнил:

– Есть! У папы ядро от пушки есть. Как раз вашего калибра, – и он показал на пушечку в углу. – Оно у него на столе лежит, он им бумаги свои прижимает. Хотите, мы его сопрем?