Книга Вдовий плат, страница 42 – Борис Акунин

Кривой поклонился:

– Коли велишь…

– А Изосим где?

– Должно, на площади уже, – сказал Захар, торжественный в парадном кафтане. – У него своих дел много.

Григориева посмотрела на Попенка мельком – его дело нынче было простое: выйти на помост, поклониться на три стороны да сказать проникновенное слово за Булавина. Мужичок умный, учить не надо.

– К столу ступайте.

Там, придавленная с четырех концов, чтоб не сворачивались углы, лежала большая береста. На ней Лука заранее нарисовал площадь Ярославова дворища, где состоится Великое Вече: колокольную башенку, вечевую избу с крыльцом, откуда будут говорить избранщики, и окрестные приплощадные строения.

– Я буду у звонницы, – стала показывать Настасья. – Борецкая встанет где обычно – подле часовни. Шелковая – здесь, спиной к Немецкому двору. – Повернулась к Локотку: – Ни в Марфину часть толпы, ни в Ефимьину, ни в мою людей не посылай. Своих и Ефимьиных подзуживать незачем, а средь Марфиных – пикнуть не дадут, придавят.

Локоток с обидой:

– Что ты меня, госпожа, будто несмышленыша наставляешь? Всем десятникам велено в середине быть, где люд ничейный.

Она засмеялась.

– И то, пустое болтаю. Волнуюсь, вот и раскудахталась как курица. Очень уж дело великое. Ладно, детки, ум умом, а на всё воля Божья. Помолимся.

Все повернулись к иконам, строго закрестились, закланялись.

* * *

Над Новгородом нависало низкое, насупленное небо. Оно было серым, город тоже серый, даже белые стены Града на той стороне реки и купола церквей от вялого ноябрьского дня будто посерели. Все цвета и краски собрались на вечевой площади, по краям которой теснилась многотысячная толпа – ради большого события новгородцы нарядились во всё лучшее. В глазах рябило от красных, синих, зеленых шапок и пестрых кафтанов, а возле пяти кончанских знамен – неревского Орла, славенского Льва, плотницкого Спаса, загородского Всадника и людинского Воина – посверкивало золотое шитье, там собрались вящие люди, цвет великого города.

В первых рядах стояли тепло, по-зимнему одетые барышники – в тулупах, в овчинных шапках. Они еще с ночи занимали места перед самым вечевым кругом, до утра маялись от холода, зато потом продавали насиженную пядь кому-нибудь богатенькому. У каждого барышника – мальчишка, который шныряет на краю толпы, называет цену. Сторгуется – проведет, а толпа одного человека пропустит, одного вытолкнет. Нелегкий промысел барышников новгородцы уважают, но жульничать не дадут. Продал место – поди вон. За два часа до начала барышники просили за место по пять копеек. Ныне же, когда до полудня оставалось недолго, цена подскочила до десяти.

Вечевой колокол редко, зычно погудывал – думмм, думмм. С Софийской стороны по Великому мосту всё подтягивался народ, да и ближние, с Торговой, тоже подходили улицами-переулками.

Прокатился рокот. Это начали прибывать выборщики. Они были в высоких меховых шапках, видные издалека, важные. Люди хватали выборщиков за рукава, кричали, за кого голосовать, но те хранили приличную невозмутимость.

Внутрь пустой площадки, вечевого круга, надо было проходить через оцепление, назвавшись по имени. Бирючи проверяли по списку, кланялись, пропускали, и выборщики шли к вечевой избе, давать присягу. Всё делалось неторопливо, новгородский обычай в большом деле спешки не поощрял.

Григориева прибыла на площадь первой из великих женок. Поднялась на помост, загодя поставленный слугами под самой звонницей. Села в кресло, будто не замечая тысяч устремленных на нее глаз. Ближняя толпа боярыню славила, в дальней свистели, но Настасья Каменная не шевелилась, в самом деле похожая на каменную бабу, что торчат на степных курганах. В вытянутой вперед руке так же недвижно застыл посох.

Головы Григориева не поворачивала, но глазами водила беспрестанно, ничего не упускала.

Вот явилась и Ефимия Горшенина, одетая во всё белое, кивающая на обе стороны. Лица издали было не разглядеть, но уж, конечно, на улыбки не скупилась. Рядом, подбоченясь, шли муж и племянник, первый в алом кафтане, второй в малиновом. Уже и не прикидывались, что будут соперничать. Опытным зрителям все равно было известно, что оба уступятся, и многие бились об заклад – за кого.

Последней, от моста, прибыла Борецкая, бок о бок с Аникитой Ананьиным. Им закричали, засвистели еще громче, чем Григориевой – это потому что Марфа прибыла с одним из основных избранщиков.

Борецкая картинно благословила его образом. Потом пошла, села на крыльце часовни, черная, как ворона. Нарочно отвернулась, чтобы не видеть Настасьи, и той радостно подумалось: знает, знает, что проиграла!

Впервые за все время Григориева двинулась – поправила на лбу плат. Это был условный знак Кривому: пора вести.

С реки зашумели, закричали.

По мосту, во главе длинного хвоста сторонников ехал второй из основных избранщиков – Ярослав Булавин. Он прибыл верхом, на могучем белом коне. Перед самой площадью, всем видный, картинно перекрестился – то ли на звонницу, то ли на боярыню Григориеву. Спешился. На вече конному въезжать нельзя.

Во всех церквах зазвонили, брякнули механические часы на башне – новгородская гордость. Трижды отрывисто ударил вечевой колокол.

Покричали в небе перепуганные птицы, унеслись прочь. Стало не то чтобы тихо, но молчаливо. Толпа переминалась с ноги на ногу, сопела. Разговоры прекратились.

Настасья подавила зевок. Теперь предстояло скучное: дьяк Назар станет выкликать выборщиков, подвойский – выдавать им голосовальные бересты.

– Изосим где? – спросила Каменная, покосившись по сторонам.

– Не было его здесь, матушка, – ответил Лука. – Уж не случилось ли где худа?

– Коли случилось, стало быть, Изосим там.

Настасья была спокойна. Что проку тревожиться, когда всё сделано и запущено. Дальше уж – как Господь рассудит.

Тонкий, пронзительный голос вечевого дьяка всё выкрикивал имена.

Потом скажет напутственное слово владыка, и все повторят за ним слова молитвы.

Потом станут выходить избранщики. Трое уступятся, двое останутся. Тогда и произойдет голосование – еще нескоро.

Важные члены Господы подходили только теперь, слуги несли за ними складные стулья. Многие бояре нарочно делали крюк, чтобы пройти мимо Григориевой и низко ей поклониться. Она всем кивала – одним слегка, другим пониже.

А когда перекличка выборщиков пошла на вторую сотню, со стороны Федоровского моста донесся дробный топот. Многие обернулись – кто там такой невежа?

Бирючи держали под уздцы взмыленного коня, на котором размахивал руками простоволосый человек в одной рубахе.

Настасья недовольно глянула, отвернулась было – и вдруг дернулась.