Книга Рокоссовский. Терновый венец славы, страница 163 – Анатолий Карчмит

— Вы меня прекрасно понимаете!

Пономарев подошел к открытой форточке, Рокоссовский, заложив руки за спину, прошелся по кабинету.

— Жаль, что вы отказались выступить со статьей в «Правде», — нарушил молчание Пономарев.

— Борис Александрович! Я — солдат! — произнес Рокоссовский, остановившись. — Сталин во время войны был Главнокомандующим. Под его руководством мы одержали Великую Победу. Командующие фронтами, я сужу по себе, не боялись перед ним отстаивать свою точку зрения. И надо отдать должное Сталину: когда он убеждался, что не прав, то менял свое мнение в пользу дела. По моему разумению, он был дальновидным стратегом. И если бы я сегодня, после его смерти, выступил против своего Верховного Главнокомандующего, я бы перестал себя уважать.

— Странная позиция, — произнес Пономарев. — Вот уж никогда не думал, что вы будете против разоблачения культа личности.

— Вы ошибаетесь. — Рокоссовский поднял взгляд на Пономарева. — Вы, политики, должны принять такие законы и создать такие социально-политические условия, чтобы страной управляли личности, призванные народом. — Он подошел к серванту, взял бутылку коньяка, коробку конфет, наполнил рюмки. — Надеюсь, вы меня поймете.

— Что делать, — проговорил Пономарев, поднимая рюмку. — Пусть этот разговор останется между нами. Хрущеву я сумею объяснить, почему вы отказались принять его предложение.

— Хорошо, хранить военную тайну я умею.

2

Зимой 1957 года Главный инспектор Советской Армии маршал Рокоссовский вернулся с Северного флота с инспекторской проверки. За всю свою жизнь он никогда не был на Крайнем Севере, и этот суровый край произвел на него огромное впечатление.

Уже прошло более десяти дней, а перед его глазами стояли в сиянии северной ночи белые снега, звенящая тишина и какие-то таинственные тени, соединяющие небо с землей. Поэтическая восторженность охватывала его, когда он вспоминал северное сияние, увиденное им в Североморске. Он восхищался моряками, которые несли службу в северных морях, их преданностью своей профессии.

Сегодня он сидел в кабинете Министерства обороны, готовился к докладу министру о результатах проверки флота, корректировал предложения по совершенствованию боевой выучки моряков и улучшению их быта.

На следующий день у него состоялась встреча с министром обороны. Жуков нашел в предложениях по результатам проверки целый ряд принципиальных проблем и обещал рассмотреть их на Военном Совете Министерства обороны.

После доклада Жуков осторожно спросил:

— Мне доложили, что ты выступал на научной конференции в Академии Генерального штаба?

— Да, выступал, — ответил Рокоссовский.

Как раз в это время разоблачение культа личности набрало самые высокие обороты, и десять сталинских ударов в Великой Отечественной войне, о которых так трубила военная наука, понемногу, незаметно стали приписываться маршалу Жукову, затмив тем самым вклад в Победу других полководцев, в том числе и Сталина.

Рокоссовский пользовался огромным авторитетом в научных кругах, его часто приглашали на разного рода встречи, конференции, где он откровенно высказывал свою точку зрения на многие вопросы войны.

— Говорят, ты там на Жукова катил бочку, — министр устремил колючие глаза на Рокоссовского.

— Я не на Жукова катил бочку, а на военную прессу, которая часто искажает факты и тем самым переписывает историю войны. К примеру, пишет о том, чего не было в первые дни сражений.

— Ну и чего не было в первые дни сражений? — загадочно спросил Жуков.

— В «Военно-историческом журнале» черным по белому записано, что начальник Генштаба Жуков в июне — июле 1941 года лично организовал контрудар по флангам войск генерала Клейста в районе Дубно — Ровно, Броды — Луцк. Завязалось первое в истории крупное танковое сражение. В результате были сорваны планы молниеносного захвата Киева.

— Ну и что?

— А то, — произнес с жаром Рокоссовский, — что, когда проводилась эта спонтанно возникшая операция, у нас не было связи не только с Генштабом, но и с Киевом. Это раз.

— А что два?

— Мой механизированный корпус был укомплектован танками старого образца всего лишь на тридцать процентов, и часть их мы потеряли на марше. Танкового сражения, о котором говорит журнал, вовсе не было. Слишком неравны были силы.

— Но ведь удар по Клейсту был?

— Да, был, но в нем в основном принимали участие пехота и артиллерия, которую мы по указанию свыше не отправили на полигон, где потом бы ее утюжили немецкие танки.

Жуков взял в руки карандаш и, грозно насупившись, начал постукивать по столу.

— Ну а еще о чем ты там говорил?

— Далее я коснулся того, что пишет сам Жуков в своих мемуарах.

— Ну, и что же он там пишет? — министр сжал губы.

— Откровенно говоря, меня огорчает, что Жукову иногда изменяет объективность.

— Так, так. — Голос Жукова звучал спокойно, но в тоне проскальзывали недовольные нотки. — И что же тебя огорчает?

— Так, Жуков пишет, что на Центральном фронте разработка операции проводилась начальником штаба Малининым и им же была представлена в Генеральный штаб. — Рокоссовский отодвинул лежавшую перед ним папку, взглянул на министра обороны. — На самом же деле план операции разрабатывался командованием фронта с привлечением всего коллектива руководящих работников управления и штаба и был представлен в Ставку Военным Советом фронта.

— Так, так, дальше.

— Малинин — порядочный человек, — сохраняя внешнее спокойствие, продолжал Рокоссовский, — и на подобный поступок, который приписывает ему Жуков, он никогда бы не решился. К тому же добавлю, что для окончательной доработки плана обороны войск Центрального фронта я был вызван в Ставку и лично докладывал свои соображения Верховному Главнокомандующему и, после некоторых уточнений, этот план был утвержден.

— Я этого не помню, — министр зло усмехнулся.

— А я хорошо помню, — твердо заявил Рокоссовский. — Жуков утверждает, что более успешные действия Центрального фронта, чем Воронежского, объясняются тем, что против войск Центрального фронта было значительно меньше сил.

— А что, разве не так?

— Нет, не так. Ударная группировка противника, действовавшая против Воронежского фронта, состояла из 14 дивизий, а против Центрального — из 15 дивизий.

— Но там было больше танков.

— Да, на две дивизии. Но против нас было больше артиллерии, — Рокоссовский наблюдал за тем, как Жуков вышагивал по кабинету.

— Предположим, что так.

— Более удачные действия войск Центрального фронта объясняются вовсе не количеством войск противника, а умелым построением обороны, — Рокоссовский пытался поймать взгляд Жукова. — Хорошо изучив тактику немцев, мы правильно определили, где будет нанесен главный удар, и сосредоточили там основные силы, а Воронежский фронт расположил их равномерно на всем участке.