Книга Стена памяти, страница 17 – Энтони Дорр

Солнце вот-вот закатится за гору. На дорогу падают длинные тени. Время прыгает, идет морщинами и рвется. У Луво кружится голова, его начинает мутить, как будто вместе с Альмой и «лендкрузером» он балансирует на краю обрыва, а то и вообще вся дорога сейчас сползет с горы и утонет в забвении. Альма шепчет себе под нос что-то про змей, про львов… Нет, вот что она шепчет: «Да возвращайся же, черт бы тебя побрал, ну же, Гарольд!»

А он все не идет. Проходит еще час. Ни один автомобиль за это время через перевал не проезжает – ни с той стороны, ни с этой. Альмин бутерброд исчезает. Она выходит и рядом с машиной мочится. Когда Гарольд с видимым трудом перелезает через ограждающую стенку, уже чуть не сумерки. С его лицом что-то не так. Лоб почему-то красный. И говорит странно: быстро выплевывает слова какими-то спутанными сгустками, словно выкашливает.

– Альма! Альма! Альма! – повторяет он.

При этом изо рта у него брызжет слюна. Говорит, что на выступе, где-то примерно посередине вертикального обнажения, нашел окаменелые останки. И ты знаешь, кто там? Ты только представь: горгонопс лонгифронс! Зубастый такой, лежит свернувшись… а большущий! прямо как лев! Даже длинные кривые когти и то на месте; и череп в полной сохранности, да и весь скелет в порядке. Это, как он полагает, самая большая окаменелая горгонопсия из всех доселе найденных. Настоящий голотип {29}.

А сам дышит все чаще и чаще.

– Что с тобой? Ты в порядке? – спрашивает Альма, а Гарольд отвечает:

– Нет, – и секунду спустя: – Мне надо сесть, чуть отдышаться.

После этого он хватается обеими руками за грудь, наваливается на борт «лендкрузера» и сползает в дорожную пыль.

– Гарольд! – вскрикивает Альма.

Смотрит, а у мужа по шее ползет струя пенистой, густой слюны с кровяными вкраплениями. А влажные поверхности глазных яблок уже и пылью припорошены.

Закатный свет бьет сбоку, золотистый и безжалостный. Внизу, на вельде, оцинкованные крыши дальних домиков отражают умирающее солнце. Каждая тень каждого камешка кажется до невозможности застывшей, окоченелой. У Альмы внутри, под ребрами, начинается тоже свой маленький оползень. Она тащит Гарольда, переворачивает; открывает заднюю дверь. При этом снова и снова зовет по имени.

Когда стимулятор памяти в конце концов выплевывает этот картридж, у Луво такое ощущение, словно там, в горах, он пробыл много дней. Перед глазами все еще тянутся, уходят вверх и нестерпимо блещут на закатном солнце вертикально-полосатые слоистые стены из камня, окрашенного в цвет ржавчины. Он еще чувствует всем телом однообразные толчки – туда, сюда – скачущего по ухабам «лендкрузера». Слышит шорох ветра, боковым зрением видит силуэты гор, ему на мозги давит их неподъемная тяжесть.

Роджер устремляет на него взгляд; через открытое окно выкидывает в сад сигарету. А там туман – стоит, застрявший клочьями среди деревьев.

– Ну? – спрашивает Роджер.

Луво пытается поднять голову, но чувствует себя при этом так, будто сейчас у него треснет череп.

– Готово дело, – говорит он. – Это тот, который ты как раз и искал всю дорогу.

Альму мучит жажда. Вот бы кто-нибудь принес ей апельсинового сока! Она обводит языком вставную челюсть. Надо же, Гарольд здесь! Вот он, сидит в соседнем кресле! Разве не его дыхание слышится с той стороны, из-за торшера?

На лестнице шаги. Альма поднимает взгляд. Она сама не своя от страха. От пистолета в левой руке исходит слабый запах машинного масла.

Над домом пролетают птицы, большая стая, – спешат куда-то по небу, как души умерших. Альме слышно даже хлопанье крыльев.

Маятник старых напольных часов движется влево, замер… движется вправо. Светофор с верхнего конца улицы светит в окно, обдавая внутренность комнаты нескончаемой, хоть и прерывистой, желтизной.

Туман приподнимается. За листьями пальм мерцают городские огни. Дальше огромным вогнутым щитом лежит океан. Альме кажется, он что-то бухтит в ее сторону, как гигантский громкоговоритель. Этакая исполинская тарелка, отражатель и концентратор света звезд.

Сперва появляется правая мужская туфля, она без шнурков, подметка спереди полуоторвана, просит каши. Потом левая туфля. Носки темные. Вот пошли брюки – по низу обтрепанные, с бахромой.

Альма пытается вскрикнуть, но издает лишь сдавленное животное рычанье. По лестнице спускается мужчина, который явно не Гарольд, туфли у него грязные, он машет руками и уже открыл рот, чтобы заговорить на одном из тех языков, учить которые ей всегда было ни к чему.

У него огромные ужасные руки. Страшная седая борода. И зубы цвета осенних листьев.

А шляпа говорит: Ma Horse, Ma Horse, Ma Horse…

Автобус со скрежетом останавливается в Клермонте {30}, Темба просыпается, садится и молча устремляет туманный взор в сторону стеклянных стен фитнес-клуба «Вёрджин-эктив», еще закрытого. Сквозь очочки обводит глазами всегда светящиеся, безлюдные бассейны. Под зеленой водой вовсю сияют фонари подсветки.

Дернувшись, автобус снова приходит в движение. Подняв взгляд выше, мальчик смотрит в окно на то, как тьма мало-помалу покидает небо. Из-за горизонта вырываются первые лучи солнца, заливают светом восточные склоны Столовой горы. С ее плоской вершины толстым слоем сползает туман.

В проходе женщина с очень прямой спиной; стоит, читает книгу в бумажной обложке.

– Пап! – говорит Темба. – У меня все тело как чужое.

Рука отца обнимает его за плечи:

– Как это – как чужое?

Мальчик закрывает глаза.

– Просто – как чужое…

– Сейчас мы добудем тебе лекарство, – говорит Феко. – Ты отдыхай пока. Потерпи немного, ягненочек.

Луво как раз отсоединяет себя от аппарата, когда с лестницы доносится голос Роджера:

– Э-э! Минуточку!

Вслед за этим внизу раздается взрыв. В спальне второго этажа разбуженно вскинулась каждая молекула. Звякнули в окнах стекла. Подпрыгнули на вбитых в стену гвоздиках бежевые картриджи. И тут же весь дом сотрясается еще раз – Луво слышит, как Роджер кубарем валится с лестницы, издав единственный возглас, в который оказался вложен весь остававшийся в нем дух.

Луво сидит на краешке кровати, как пораженный громом. Напольные часы снова идут своей мерной поступью. Внизу кто-то что-то произносит, но так тихо, что расслышать Луво не удается. Среди сотен висящих на стене напротив бумажек его взгляд необъяснимым образом находит маленькую акварельку с летящим по небу корабликом – парусным корабликом, парящим в вышине. Он уже видел его сотни раз, но прежде никогда по-настоящему не вглядывался. Веселенький такой, несется на всех парусах, радостно витая в облаках.