Онлайн книга «Приключения обезьяны»
|
Извозчик мой рассмеялся и ничего не ответил. Когда мы въехали в Лаптенки, он снова обернулся ко мне и сказал: – Заехать, что ли? Погреться нужно бы… – Не стоит, – сказал я. – Приедем скоро. Мы двинулись дальше. – Гражданин, – сказал извозчик просительно, – заедем… Мне на сенатора посмотреть охота. Я рассмеялся. – Ну ладно. Показывай своего сенатора. Мы остановились у черной, плохонькой избы, сильно приплюснутой толстенькой соломенной крышей. Извозчик мой в одну секунду выскочил из саней и открыл ворота, не спросив ничего у хозяев. Сани наши въехали во двор. Я вошел в избу. Может, оттого, что я давно не был в деревне, изба эта показалась мне необыкновенно грязной. Маленькое оконце, сплошь заляпанное тряпками и бумагой, едва пропускало свет в избу. В избе баба стирала белье в лоханке. Рядом с лоханкой сидел старичок довольно дряхлого вида. Он внимательно, с интересом смотрел, как мыльная пена, вылетая из лоханки, ударялась в стену кусками и со стены сползала медленно, оставляя на ней мокрые полосы. В избе было душно. Несмотря на это, старичок одет был крепко: в валенках, нагольном тулупе, даже в огромной меховой шапке. Сам старичок был малюсенький – ноги его, свешиваясь с лавки, не доставали земли. Сидел он неподвижно. Я поздоровался и просил побыть в избе минут пять – прогреться. – Грейтесь! – коротко сказала баба, едва оборачиваясь в мою сторону. Старичок промолчал. Он, впрочем, сурово взглянул на меня, но после снова принялся следить за мыльной пеной. Я недоумевал. «Уж не этот ли старикан – сенатор?» – думал я. В это время в избу вошел мой извозчик. Он поздоровался с бабой и подошел к старику. – Господину сенатору с кисточкой, – сказал он, протягивая ему руку. Старичок подал нехотя свою сухонькую ручку. Извозчик засмеялся, подмигнул мне и сказал тихо: – Это и есть… Должно быть, услышал это старичок. Он заерзал на скамье и заговорил вдруг каким-то странным мужицким говорком, сильно при этом окая: – Вре-е… Вы не слухайте ево, господин… Меня тут все дражнят… сенатором… А чего это за слово – мне неведомо. Ей-бо… Баба бросила вдруг стирать, утерла лицо передником и рассмеялась. Извозчик мой засмеялся тоже. Я уж подумал было, что это и в самом деле так: дразнят старика, однако меня смутила его странная, как бы нарочная мужицкая речь. Мужики здесь так не говорили. Да и подозрительно было оканье и сухие, белые, не мужицкие руки. – Послушайте, – сказал я, улыбаясь, – а я ведь вас где-то видел. Кажется, в Питере… Старик необыкновенно смутился, заерзал на лавке, но сказал спокойно: – В Питере?.. Нетути, не был я в Питере… Извозчик ударил себя по ляжкам, присел и захохотал громко, захлебываясь. И, не переставая смеяться, он все время подталкивал меня в бок, говоря: – Ой, шельма! Ой, умереть сейчас, шельма какая! Ой, врет как… Баба смеялась тихо, беззвучно почти – я видел, как от смеха дрожали ее груди. Старик смотрел на извозчика с бешенством, но молчал. Я присел рядом со стариком. – Бросьте! – сказал я ему. – Ну чего вы, право… Я человек частный, по своему делу еду… К чему вы это передо мной-то? Да и что вы боитесь? Кто вас тронет? Человек вы старый, безобидный… Нечего вам бояться. Тут произошла удивительная перемена со старичком. Он поднялся с лавки, скинул с себя шапку, побледнел. Его лицо перекосилось какой-то гримасой, губы сжались, профиль стал острый, птичий, с неприятно длинным носом. Старик казался ужасно взволнованным. – Тек-с, – сказал он совершенно иным тоном, – полагаете, что никто не тронет? Никто? – Да, конечно, никто. Старичок подошел ко мне ближе. В своем волнении он окончательно потерял все мужицкое. Он даже стал говорить по-иному – не употребляя мужицких слов. Мне было ясно: передо мной стоял интеллигентный человек. – Это меня-то никто не тронет? Меня? – сказал он почти шепотом. – Да меня, может, по всей России ищут. Старик надменно посмотрел на меня. Мне стало вдруг неловко перед ним. В самом деле: к чему я с ним заговорил об этом? Ему, видимо, нравилась его роль – тайного, опасного человека, которого разыскивает правительство. Сейчас этот тихий старичок казался почти безумным. – Меня? – шипел старик. – Меня… (тут он назвал совершенно мне неизвестную фамилию). – Простите, – пробормотал я, – я не хотел вас обидеть… И, конечно, если вас разыскивают… Я поднялся с лавки, попрощался и хотел уйти. – Позвольте! – сказал мне старик. – Что про меня в газетах пишут? – В газетах? Ничего. – Не может быть, – закричал старичок. – Вы, должно быть, газет не читаете. – Ах да, позвольте, – сказал я, – что-то такое писали… Старичок взглянул на меня, потом на хозяйку, на моего извозчика и, довольный, рассмеялся. – Воображаю, – протянул он, – какую галиматью пишут. Что ж это, разоблачения, должно быть? – Разоблачения, – сказал я. – Воображаю… Я вышел во двор. Когда мы выезжали со двора, старичок бросился к саням, снял шляпу и сказал: – Прощайте, господин. Счастливый путь-дороженька. А про сенатора – врут… Ей-бо, врут… Дражнят старика… Он еще что-то бормотал, я не расслышал – сани наши были уже на улице. Извозчик мой тихонько смеялся. – А что, – спросил я его, – как же он тут живет? У кого? Кто его держит? – Сын… Сын его держит, – сказал извозчик, давясь от смеха. – Как сын… какой сын? – Обыкновенно какой… Родной сын. Мужик. Крестьянин. Я не здешний, не знаю сам… Люди говорят… На воспитанье будто сенатор сына сюда отдал. К бабке Марье… Будто он в прежнее время его от актриски одной прижил… Неизвестно это нам… Мы не здешние… – А ведь старик, пожалуй что, безумный, – сказал я. – Чего-с? – Сумасшедший, говорю, старик-то. Вряд ли его кто разыскивает. – Зачем сумасшедший? – сказал извозчик. – Не сумасшедший он. Нет. Хитровой только старик. Хитрит, сукин сын. Мы, бывало, к ним соберемся и давай крыть старика: какой есть такой? документы? объясняй из прежнего. Затрясется старик, заплачет. Ну да нам что… Пущай живет… Может, ему год жизни осталось. Нам что… Извозчик хлестнул кнутовищем, потом выскочил из саней и побежал рядом со своей кобылкой. |