Онлайн книга «Золото короля»
|
Тут произошло такое, что прервало нить моих размышлений. Граф-герцог Оливарес завершил свой краткий доклад, и в обычно бесстрастных глазах короля, устремленных на капитана, вдруг мелькнуло любопытство, а голова чуть заметно кивнула в знак одобрения. Четвертый Филипп замедленными движениями чрезвычайно неторопливо поднес руку к своей августейшей груди, отстегнул висевшую на ней золотую цепь и протянул ее министру. Тот взял, с задумчивой улыбкой взвесил на ладони, а потом, ко всеобщему удивлению, обратился к нам: — Его величеству угодно, чтобы вы приняли это. Сказано было столь свойственным ему резким и надменным тоном и сопровождено жестким взглядом черных глаз и улыбкой, таимой в буйных зарослях усов. — Золото Индий, — добавил он с нескрываемой насмешкой. Алатристе побледнел. Застыв, как каменное изваяние, он смотрел на Оливареса, но, казалось, не слышал его. Граф-герцог по-прежнему протягивал ему на ладони цепь. — Не заставляйте меня ждать, — бросил он нетерпеливо. Капитан наконец очнулся. Обретя свое обычное спокойствие и выйдя из столбняка, он взял цепь, пробормотал какие-то невнятные слова благодарности и вновь взглянул на короля. Филипп продолжал смотреть на него с тем же любопытством, покуда Оливарес занимал свое место рядом с его величеством, Гуадальмедина улыбался, придворные оправлялись от изумления, а процессия готовилась двинуться дальше. Вдруг Алатристе почтительно склонил голову. Король снова едва заметно кивнул и отошел. Я хвастливо вертел головой, гордясь своим хозяином, а все окружающие удивленно рассматривали его, спрашивая себя, кто, черт возьми, тот счастливец, которому граф-герцог из своих рук передает подарок его величества. Дон Франсиско де Кеведо пребывал в полном восторге от этого события: тихонько посмеивался, прищелкивал пальцами на манер кастаньет и твердил, что надо тотчас спрыснуть его в харчевне Бесерры, где он немедля запишет стихи, которые — не сойти ему с этого места! — сию минуту родились у него в голове: — Когда мы что имеем, не храним, когда мы о потерянном не плачем, готовы мы к провалам и удачам, и рук Судьба не выкрутит таким, — читал он, ликуя, как всегда, если предоставлялась возможность щегольнуть свежей рифмой, как следует подраться или выпить доброго вина: Будь, Алатристе, вольный человек, И в смерти будь хозяин положенья Живи один — к исходу бытия Пусть лишь тебя коснется смерть твоя [24] . Капитан, так и не надев шляпу, смотрел вслед человеку, которому посвящались эти строки, а король удалялся в сопровождении своей свиты. И я удивился, заметив, что лицо моего хозяина омрачилось, словно случившееся связало его — в смысле символическом — сильнее, нежели он сам того желал. Человек тем свободнее, чем меньше он должен, и в душе моего хозяина, способного убить человека за дублон или за необдуманное слово, жили нигде не записанные, никогда не произнесенные вслух понятия, не менее святые, чем дружба, дисциплина, верность слову. И покуда дон Франсиско де Кеведо продолжал на ходу сочинять строфы своего нового сонета, я понял — или почуял, — что для капитана Алатристе эта золотая цепь — тяжелее чугуна. Приложение
ИЗВЛЕЧЕНИЯ ИЗ «ПЕРЛОВ ПОЭЗИИ, СОТВОРЕННЫХ НЕСКОЛЬКИМИ ГЕНИЯМИ ТОГО ВРЕМЕНИ» [25] Напечатано в XVII веке без выходных данных. Хранится в отделе «Графство Гуадальмедина» архива и библиотеки герцогов де Нуэво Экстремо (Севилья). Франсиско де Кеведо Нравственные наставления капитану Диего Алатристе Сонет Когда мы что имеем, не храним, когда мы о потерянном не плачем, готовы мы к провалам и удачам, и рук Судьба не выкрутит таким. Когда мы не прельщаемся мирским, мы, встретив Смерть, пред черепом незрячим глаз не отводим, и лица не прячем, поскольку в грязь не ударяли им. Страшись, Диего, головокруженья страстей, которых полон этот век Будь, Алатристе, вольный человек, и в смерти будь хозяин положенья. Живи один — к исходу бытия пусть лишь тебя коснется смерть твоя. Строфы на мученическую смерть незабвенного Никасио Гансуа, принятую им через удушение в славном городе Севилье Приписывается дону Франсиско де Кеведо Песнь первая Давненько столько народа не видел свод каземата: краса севильского сброда, отборные все ребята! Святых поминая всуе, идет проститься когорта — назавтра Нико Гансуе харчиться в гостях у черта Мудра короля забота, для многих тюрьма — награда, а если завтра гаррота, то, стало быть, так и надо! Идут крестоносцы боен, пропущены стражей разом, (а каждый стражник подпоен, а каждый стражник подмазан) В плащах по самые брови, с клеймом на душе и шкуре, хлебнувшие вдосталь крови — явились, не обманули. И пир уж горой — гляди ты, какие цветки-бутоны! И все как один бандиты, бахвалы и фанфароны Высокого рода парни (здесь девки не портят вида!), и шляпы у них шикарней, чем шляпы грандов Мадрида. Пышнее мессы не сыщем Святому Глотку и глотке, и ножик за голенищем у каждого в той слободке На то и собрались вместе, сойдясь в благородном деле, чтоб смертнику честь по чести воздать, и в том преуспели. Вон там Красавчик, что с девой схож видом, с мужем — отвагой, владеет правой и левой, равно гитарой и шпагой. А рядом с ним Сарамаго, знаток ученой латыни, в руке то перо, то шпага — он лихо фехтует ими. Поодаль, слегка на взводе, прислушиваясь вполуха — шельмец Галеон (в народе такая за ним кликуха). А за табачным туманом зверье особой породы — Кармона с доном Гусманом, тузы крапленой колоды. А возле — такие принцы, друзья ночного улова, кидалы и проходимцы, охотники до чужого. И каждый весьма достоин, чтоб задал король им перцу. А вон Алатристе — воин любезный нашему сердцу, явивший столько примеров и доблести, и сноровки среди других кавалеров пеньковой мыльной веревки. Бальбоа с ним неразлучен, что носит штаны недаром, в боях под Бредой приучен удар отражать ударом. Всем скопом под сегидилью с азартом карты метали, с Гансуа ночь проводили, остатний век коротали. Они заслужили, Боже, чтоб ты их впредь не обидел, послав им спутников тоже в последнюю их обитель. Песнь вторая Приходит стряпчий в собранье, а с ним судейская свора, разбойничкам в назиданье зачесть слова приговора. Привычный к любой невзгоде, Гансуа сидит с парнями, тасует карты в колоде да бьет тузов козырями. Пускай приговор несладок, Гансуа глух, как надгробье. К нему с пригоршней облаток спешит его преподобье: «Покайся в преддверье смерти, прими причастье святое! » Да только — верьте, не верьте — Гансуа в ответ: «Пустое! |