Онлайн книга «Загадка Скапа-Флоу»
|
Было раннее утро. Солнце еще не взошло. Мы поднимали якорь, выбирая якорь-цепь шпилем. Баковая команда, налегая на вымбовки,[78 Рычаги для вращения барабана шпиля вручную.] запела одну из Shanty,[79 Shanty – морская песня (англ.).] о благополучном возвращении домой. Она – лучшая из всех, которые я знаю. В каждом плавании она поется только один раз: когда судно поднимает якорь для возвращения в родную гавань. Сначала запел боцман, а вслед за ним, в ритме шагов вокруг шпиля, вступил и общий хор: «Идем домой, идем домой, Идем домой мы через море, Увидим старый Гамбург вскоре, В родимый край идем, домой…» Потом мы подняли паруса, и спустя несколько часов Пенсакола осталась позади. Бледная и почти нереальная, как будто мы никогда и не ступали на ее пыльные улицы. Мы снова в море… Однажды утром на палубе раздались два удара в судовой колокол. Потом еще и еще раз. все громче и все быстрей, пока отдельные удары не слились в непрерывную дробь. Мы находились высоко на реях, стоя в пертах, и убирали обер-марсель. Рядом со мной был Люрманн. – Пожар на судне! – крикнул он, ухватился за ванты и в мгновенье ока соскользнул вниз. Пытаясь понять, где возник пожар, я поспешно спустился вслед за ним. За белыми парусами, полощущимися на ветру, ничего не было видно. Только в носу черный дым рваными клубами окутывал такелаж фок-мачты. Палуба опустела. Все, кто был наверху, собрались на баке – Шлангенгрипер, первый офицер и все свободные от вахты. – Черт возьми, горит тросовая выгородка! – тихо сказал мне Люрманн. Бегом мы бросились туда. Люк тросовой выгородки был открыт, и из его темной глубины поднимался тяжелый, ядовитый дым, который перехватывал дыхание. Все смотрели молча. Боцман с двумя матросами внатяг держали канат, который тянулся из зияющего темного проема. Потом оттуда, снизу, раздался приглушенный голос: «Поднимай!» Стёвер и двое матросов начали медленно и равномерно выбирать трос. И так же медленно из проема люка появилась голова, затем грудь и, наконец, все тело матроса. Он рухнул на палубу. Это был Виташек. Его подняли и перенесли на наветренный борт. Сразу вслед за ним из люка выполз Тайсон, черный от дыма, со слезящимися глазами, сотрясаемый приступами кашля. Я подошел к Виташеку. Он неподвижно, как мертвец, лежал на спине с закрытыми глазами. Шлангенгрипер обратился к Тайсону: – Что внизу? Очаг огня большой? – Мне кажется, господин капитан, что пожар начался от мешков с зерном. Капитан повернулся к первому офицеру: – Господин Шаде, осмотрите грузовое отделение. Я думаю, из отсека, смежного с тросовой выгородкой, мешки следует выгрузить. Он говорил так же флегматично, как и обычно, только его обычное «эс» вместо «з» слышалось заметней, чем всегда. В этот момент Виташек, голову которого обливали холодной водой, пришел в себя. Он растерянно посмотрел вокруг и тихо произнес: – Баки с горючим! Затем еще раз, уже громче: – Баки с горючим! Мы похолодели от ужаса: в тросовой выгородке внизу стояли шесть больших баков с горючим. Если огонь перекинется на них, то пожар не остановить. – Дайте мне бросательный конец, я достану баки, – сказал Тайсон. Сухой и жилистый, он выражал собой саму решимость. Раньше я как-то не замечал его. После побега Балкенхольса он взял на себя обязанности кока, потому что никто больше не мог и не хотел выполнять их. – Я достану баки, – повторил он, обвязываясь бросательным концом вокруг пояса. Закрыв рот и нос мокрым полотенцем для защиты от дыма и держа под мышкой огнетушитель, он исчез в темном проеме тросовой выгородки. Вскоре в проеме люка появился первый бак, затем второй, третий. Боцман с матросами, склонившись над люком, доставали их и относили в сторону. Нас послали к помпе, но она вышла из строя. Парусный мастер поспешно шил мешки из парусины, чтобы в них носить воду. Когда мы с мешками вернулись к тросовой выгородке, из люка поднимали Тайсона. Он стонал, лицо его было покрыто черным налетом, одежда опалена, и от нее шел дым. Его пытались расспросить, как внизу, но он только отмахнулся и, шатаясь, подошел к леерам. Перегнувшись, он повис на них и опустился на колени. Его рвало. Второй офицер потряс его за плечи: – Ну, как, Тайсон? Но Тайсон, как рыба, выброшенная на берег, лишь молча хватал воздух широко открытым ртом. Потом он показал на свою ногу… Второй достал свой нож и быстрым движением разрезал брючину Тайсона. Кожа на ноге приобрела темно-красный цвет и пузырилась, а ниже колена лопнула и покрылась коркой струпьев. – Третья степень, – тихо сказал второй офицер. – А потом повернулся к нам и крикнул: – Ну-ка, быстрей перенесите его на корму! Подошел Шлангенгрипер: – Удалось погасить огнетушителем? Тайсон отрицательно покачал головой: – Горит чересчур сильно. – Всем на тушение пожара! – разнеслась по палубе команда Шлангенгрипера. И работа закипела. Теперь уже не было «свободных от вахты». На верхней палубе работала вся команда. Это была ужасная работа! Тридцать шесть часов мы непрерывно таскали воду в парусиновых мешках и выливали ее в парусиновую воронку над люком тросовой выгородки, которую соорудил парусный мастер. Затем возвращались к трапу, наполняли мешки и снова доставляли их к воронке . Когда усилился ветер, мы полезли по вантам на мачты, крепить паруса. Поднялась высокая волна, и время от времени бурун захлестывал палубу и окатывал нас с головы до ног. Одежда прилипла к телу, но времени на отдых или переодевание не было. Мы заполнили водой сначала тросовую выгородку, а потом – провизионку, потому что огонь уже сожрал переборку между ними. Наконец, поздно ночью вторых суток, пожар был потушен. От усталости мы попадали и заснули тут же на палубе, не спускаясь в кубрики. Спала вся команда. Лишь двое бодрствовали: впередсмотрящий и рулевой. Я проснулся от толчка сапогом в бок. Надо мной стоял боцман. – Малыш, – сказал он, – проснись! Ишь, стервец, спит как сурок! Со сна я вытаращил на него глаза. – Иди на корму к первому, Принтье, – сказал он настойчиво. Пошатываясь, как пьяный, я поднялся и побрел на корму. Первый офицер сидел в своей каюте и читал при свете керосиновой лампы. – Можешь готовить пищу, Прин? – спросил он. |