Онлайн книга «Карьер»
|
– Вы и вправду чините обувь? – спросила она Агеева, застенчиво улыбнувшись. – И вправду чиню, – с припрятанной усмешкой ответил Агеев. – И недорого берете? – Недорого, Мария. – Ой, откуда вы знаете мое имя? – удивилась девушка. – Я все знаю, – сказал он, уже открыто и широко улыбаясь. – Нет, правда! Я вас тут раньше не видела. – А я тут недавно. Она помолчала недолго, что-то обдумывая или вспоминая. – Так можно принести туфельки? У меня, знаете, от подошвы как-то... оторвалось. – Принесите, посмотрим. – А платить рублями или как? – Как хотите. Можно рублями, а можно и продуктами. – Вот хорошо! – обрадовалась Мария и, обернувшись, окликнула подругу: – Вера! Поди сюда. Подруга неохотно, будто недоверчиво даже прошла вдоль штакетника и остановилась у входа во двор. – За продукты чинит. Я уже договорилась, может, принесем наши туфли? – Мне не надо, – махнула рукой Вера и с явным недоверием посмотрела на Агеева. – Так я свои принесу. Завтра? Или можно сегодня? – А когда хотите. Можно и сегодня. – Нет, лучше завтра, – решила Мария. – А пока вот вам... Сунув руку в покрытую платком корзинку, она достала оттуда горсть черных ягод. – Вот вам задаток. Угощайтесь! Агеев принял в подставленные пригоршни маленькую горсточку ее черники, смущенно поблагодарил, она мило улыбнулась на прощание и выскользнула в открытый, без калитки выход на улицу. Немного посидев в раздумье, он стал есть по одной черные, подернутые сизым налетом ягоды. Об этой своей первой заказчице он старался не думать. Подумаешь, угостила черникой и одарила ласковым взглядом вдобавок – до ласковых ли тут взглядов, когда творится такое. В этом самом местечке несколько дней слышится сплошной стон сотен людей, стоят в ушах их предсмертные хрипы, а эта – с ласковым взглядом! Нашел время думать о чем! Старался не думать, но все-таки вопреки желанию думал, вернее, продолжал ее видеть такой, какой она только что была перед ним: стремительной и гибкой, с крепкими лодыжками загорелых ног, обутых в старенькие разношенные босоножки. Встряхнув копной светлых волос, она подхватила тогда подругу под руку, и они, помахивая корзиночками, скрылись за углом соседней избы. Агеев просидел еще полчаса в своей пустоватой, наспех обставленной мастерской и никого не дождался. Никто к нему не спешил с обувью, прохожих на улице появлялось немного, да и те, наверное, были соседями с этой или ближайших улиц. Начало его новой сапожницкой карьеры, похоже, получалось комом, без единого намека на удачу. Когда дальнейшее ожидание потеряло смысл, он выбрался из-за стола и, опираясь на вырезанную вчера из орешины палку, вышел во двор. Двор был хорош и живописен в своей милой сельской запущенности. Укрытый с одной стороны сплошным рядом построек, сверху он почти весь был упрятан под широко разросшиеся ветви старого клена, чей толстенный, в три обхвата ствол мощно вознесся подле беседки. За кленом на огороде росло несколько старых суковатых яблонь и стояли в ряд молодые вишенки над тропинкой, где вскоре и показалась его хозяйка с ведром свежей картошки. Не дойдя до входа в сарай, она опустила ведро на тропинку и оглянулась. – Тут никого? Там это... Возле овражка вас ждут. – Кто ждет? – вырвалось у Агеева. Но хозяйка не ответила, только взглянула мимо него на улицу, и он догадался: не надо спрашивать. Он привычно одернул под узким пояском сатиновый подол рубахи и с дрогнувшим сердцем заковылял по тропинке мимо хлева и сараев на огородные зады к овражку. Ковыляя, он всматривался в кустарник подлеска на краю овражка, что терялся в сутеми под вольно и высоко раскинувшейся стеной старых вязов, но там никого не было видно. Не было никого и на убранной полоске сенокоса за огородной изгородью, в одной стороне которой кривобоко темнела небольшая копенка сена. Именно из-за этой копенки кто-то взмахнул рукой, давая ему знак подойти, и Агеев свернул с тропинки. Он думал увидеть тут Волкова или Молоковича, но из-под копешки навстречу ему привстал тщедушный паренек в синей трикотажной сорочке с белой шнуровкой, это был его недавний знакомый, студент Кисляков, и Агеев сдержанно поздоровался. – Ну как вы? Как нога? – поинтересовался Кисляков. Агеев не спешил с ответом, ясно понимая, что не нога в первую очередь интересовала этого парня. – Я от Волкова. Волков говорил с вами? – Говорил, – не сразу ответил Агеев. – Вот он передал, чтоб вы были у себя во дворе безотлучно. На днях привезут груз. – Какой груз? – насторожился Агеев. – Не знаю какой. Надо спрятать. А потом мы заберем. – Вы? – Я и те, кто будут со мной. Больше чтоб никому, – сказал Кисляков, вглядываясь куда-то в сторону ведущей из оврага тропинки. На Агеева он, кажется, и не взглянул ни разу. – Понятно, что ж, – ответил погодя Агеев. Он, конечно, сделает все как надо, только ему было немного не с руки подчиняться приказам этого щуплого парнишки, его самолюбие было задето от такой подчиненности. Но, видно, так надо. Или иначе нельзя, подумал он и спросил: – А как Молокович? – Молокович на станции. Но, дело такое, вы не должны с ним видеться. Если что надо, я передам. – Вот как! А если что... Где мне тебя искать? – Советская, тринадцать. Только это на крайний случай. А вообще мы незнакомы. – Что ж, пусть будем незнакомы. – И этот, что придет, скажет: от Волкова. И прибавит: Игнатия. – Понятно. – Вот такие дела, – сказал Кисляков и впервые открыто, даже вроде по-приятельски взглянул на Агеева. – Что там на фронте? – спросил Агеев. – Победа под Ельней, это за Смоленском, – сказал Кисляков. – Наши разгромили восемь немецких дивизий. – Ого! Это хорошо. Может, теперь начнется, – обрадовался Агеев. Это действительно было большой и неожиданной радостью для него, за лето истосковавшегося без единой удачи на фронте, и теперь этот худенький остроносый студентик с его известием показался ему давним, желанным другом. – Ты все слушаешь? – спросил он с неожиданной теплотой в голосе, и Кисляков снизу вверх застенчиво усмехнулся ему. – А как же! Каждую ночь. – Ну и что там еще? – Еще плохо. Тяжелые бои под Киевом. Агеев не прочь был и еще поговорить с этим информированным парнишкой, но тот, видать, сказал все и вскочил из-под копешки. – Так мы незнакомы. Не забудьте, – напомнил он на прощание. |