Книга Двоеженец, страница 88 – Игорь Соколов

«Банально-зловещая штука, однако, эта коварная жизнь», – думал Финкельсон и потихоньку сходил с ума. Вскоре он дошел до того, что стал вешать свои анонимки у себя в саду на деревьях, фотобумага, к счастью, у него закончилась. И вот эти все его доносики свисали, как долгоносики, с веток, напоминая порой елочные украшения, и даже стали привлекать к себе множество прохожих, которых Финкельсон пытался отогнать от своего загадочного сада обыкновенного метлой.

– Кыш, кыш, пошли, жидовские морды, – кричал на них и махал метлой Финкельсон, вызывая со стороны всего преступного синдиката, каким теперь представлялся ему весь мир, исключительно лишь смех.

Человек спятил, а им смешно! Интересно, а если спятят они, то кто тогда над ними будет смеяться?! Да, я глядел с жалостью на Финкельсона, осознавая, что все мы можем в одно мгновение превратиться в несчастных сумасшедших, закрытых в своих тягостных палатах и думающих что-то о своем.

Через несколько дней Финкельсона все же увезли, и его дом остался пуст, у него никого не было, и однажды, побуждаемый исключительно лишь любопытством, я забрался в его дом и обнаружил на чердаке фотоаппарат на штативе, несколько пленок с нашими фотографиями и с десяток его безумных писем, и тут же, пригласив в его дом Марию с Матильдой, показал им это.

– О, Боже, какая грязь! – воскликнула Матильда. Мария тоже кивнула головой, а потом мы вместе сожгли все эти бумаги и пленки, и этой же ночью сожгли дом несчастного безумца Финкельсона, чтобы никто и никогда больше не смел подглядывать за нами, а потом мы этот участок выкупили и засеяли его множеством лип, чтобы во время цветения вдыхать ее благостный душистый аромат.

Так бы, возможно, что мы и забыли навсегда про Иосифа Финкельсона и никогда бы не вспоминали про него, ибо он уже навсегда исчез, растворился, как мимолетная тень человека, которому было не дано оставить после себя хоть какой-то след, свое потомство, но совершенно неожиданно объявился «новый друг нашей семьи», который и напомнил нам о существовании Иосифа Финкельсона и о его великой борьбе против тайных происков сионизма.

Как ни странно, этого человека звали Эпименид. Его, по его же словам, назвал так отец, помешанный на греческой философии, и в честь знаменитого критянина Эпименида, чью фразу: «Если кто лжет и сам утверждает, что лжет, то лжет ли он в этом случае или говорит правду?» – его отец любил повторять без конца. Эпименид работал в почтовом отделении сортировщиком по рассылке заказных писем и бандеролей. Несмотря на свой небольшой заработок, был вполне доволен своей судьбой, поскольку никогда не гнушался заглядывать в чужие письма, осознавая, что знание чужой частной жизни может однажды превратиться в дополнительный источник дохода.

В реальной жизни он был немного слабоумным интровертом, что не мешало ему, однако, шантажировать некоторых людей, о которых он узнавал в изучаемой им корреспонденции. При этом его шантаж проводился в самой вежливой и утонченной форме.

О, бедный Финкельсон, если бы он только знал, в чьи руки попадали все его анонимки со снимками, то он вряд ли бы сошел с ума и не стал бы пользоваться услугами только одного почтового отделения, уж наверняка бы ездил отправлять свои жалобы на нашу странную семейку в город. Но судьба распорядилась иначе, и в один из солнечных дней июля, после давно уже позабытого растворения в природе Иосифа Финкельсона к нам в дом вошел оглушенный громким лаем Асмодея приятный с виду молодой, с тонкими чертами лица и голубыми глазами человек. Он производил собой необычное впечатление вырождающегося аристократа. Очень мягкий женственный голос, постоянно не сползающая с лица нахальная и в то же время сладко-приторная улыбка. Это и был тот самый Эпименид, который держал в руках красную папочку с безумными писульками Финкельсона и нашими фотографиями. Матильда сразу же направила его в мой кабинет, где он и начал вести в самых изысканных выражениях свой шантаж, пример восхитительного красноречия и яркой двусмысленности, в какую некоторые типы, вроде Эпименида, слегка запаковывают свои корыстные цели.

– Мы все здесь грешники на земле, – начал вести издалека свою речь Эпименид, – и я грешник, и вы грешник, в общем, все мы грешники!

– Я что-то не пойму, – удивился я, и в самом деле не понимая, о чем идет речь.

– Ну, я в том смысле, что некоторые люди в наше время стараются по возможности вести несколько экстранеординарный образ жизни, скажем, что эти люди вступают в брак не с одной, а с двумя женщинами, а потом в саду чуть ли не на глазах у всех своих соседей занимаются…

– Можете не продолжать, – перебил его я, уже осознавая причину его прихода, и в подтверждение моих мыслей этот гад вытаскивает из папочки несколько наших объемных фотографий и три письма Финкельсона.

– Значит, на почте служите, – усмехнулся я, взяв у него из рук эти фотографии с письмами.

– А как вы догадались?! – покраснел Эпименид.

– Ну, здесь большого ума и не надо! А еще что-то есть?

– Есть, но это потом! Похоже, ваш сосед каждый день вас снимал и строчил, а может, заодно и дрочил, – засмеялся он и тут же упал, сбитый на ковер ударом моего кулака.

– Ну, вы и сволочь! – уже со злобой поглядел на меня Эпименид, – но все равно вы в моих руках, – и он гневно сжал свои кулаки.

– И сколько ты хочешь за это?! – тяжело вздохнул я.

– Очень сложный вопрос, – опять засмеялся он, – поскольку надо еще возместить мне моральный ущерб!

– Хорошо, возместим, – сказал я, – сколько надо заплатить?!

– Сто тысяч баксов, – прошептал он, – и ни копейки меньше!

– А время у нас есть? – опять вздохнул я, глядя на наше обнаженное блаженство. На этой фотографии мы действительно были похожи на какое-то странное божество, ну, подумаешь – голые тела. Но уже то, что их кто-то видит, кто-то пытается опозорить тебя, твою семью!

– Есть, до вечера, – облизнул свои разбитые губы Эпименид и быстро выскользнул, как червь, из кабинета.

Потом в кабинет зашла Матильда, следом за ней Мария, и мы молча, уже со слезами перебирали в руках эти картины нашей супружеской любви.

– Где дети?! – спросил я с тревогой.

– Дети наверху, – успокоила меня Мария.

– И что будем делать?! – тихо спросил я.

– Надо отдать деньги, и пусть катится к черту, – почти что выкрикнула Матильда, понижая из-за детей голос.

– А я думаю, что он на этом не остановится, – шепнула Мария.

– Ну и что ты предлагаешь?! – спросила Матильда, нервно покусывая губы.

– Что я предлагаю, и сама не знаю, – грустно улыбнулась сквозь слезы Мария, – но лучше б было бы убить!

– Убить?! – ужаснулась Матильда.

– А где гарантия того, что он опять к нам не придет?! – резонно заметила Мария.

– Ну, ладно, – вздохнул я, – давайте все-таки отдадим ему эти деньги, а если он придет еще, ну, тогда и подумаем!