Онлайн книга «Ничего святого»
|
Она вытащила из своего костюма приборную панель, при помощи которой собиралась управлять шаровыми молниями. – Не жалко? – Игрушка. Дома таких много. Ее импровизированная лопатка оказалась на удивление производительной. Мы управились довольно быстро. Правда, могила получилась неглубокой, и ее сразу залило водой. – Мой синтезатор тоже можно похоронить, – некстати брякнула она. – У меня нет настроения для шуток. – Ты не понял. Нам теперь нечего есть. А тебе скоро станет нечем дышать. – Боже мой… Мне на мгновение показалось, что вот, вот она, ирония судьбы! Байонс все-таки убил меня, полковника-предателя, хотя вовсе и не так, как рассчитывал. Что ж, то-то его душа посмеется. И тут же, подумав о Байонсе, я осознал, что его останки – это не только тело, но еще и скафандр! А в скафандр встроен фильтр, который способен жрать местную углекислоту хоть целую неделю, выдавая вполне сносный воздух – правда, почти без азота, но кому он нужен?.. При первом, поверхностном осмотре я обратил внимание только на то, что скафандр Байонса располосован осколками. Мой сержант, судя по всему, успел надеть кольцо-катализатор, будучи уже тяжело ранен. (Применительно к активанту корректнее сказать – поврежден.) К счастью, его фильтр в отличие от моего оказался цел и невредим. – Вот эта штука поможет мне дышать, – сказал я Ресту-Влайе. – Судьба тебя любит. – Тебя тоже. Я имел в виду, что выстоять против активанта – это нечто большее, чем везение. Поняла она меня или нет – не знаю. Когда мы похоронили Байонса, Ресту-Влайя прикоснулась к моему локтю и сказала: – Я все проверила. Ты был прав. Твой солдат действительно имел возможность убить меня. – Стал бы я врать. – Выходит, ты спас мне жизнь. Зачем? – Это невозможно объяснить. Единственное, что могу тебе сказать, – не от большой любви к тойлангам. – Хорошо. Давай отдохнем четырнадцать тиков и пойдем дальше. – Годится. Не глядя под ноги (везде были лужи, выбирать не приходилось), я лег на спину и сладко потянулся. Ресту-Влайя последовала моему примеру. Я лежал сперва с открытыми глазами, потом прикрыл их, потом начал впадать в блаженную дремоту. Но полноценно отдохнуть Ресту-Влайя мне не дала. – Хочу спросить, – сказала она. – Изволь. Я приподнялся на локте. – Что это такое? Она похлопала себя по поясу. Там в числе прочих трофеев висел мой инъектор. Все военные знают наизусть правила поведения в плену у инопланетян. Разрешается назвать свое имя, пол, биографические и биологические данные (например: дышу кислородом, питаюсь молоком). Разрешается говорить на общие темы, выставляющие Сверхчеловечество миролюбивой и толерантной расой. Все, что касается вооруженных сил, – секретно. Технология – секретна. И еще: история человечества до двадцать второго века – секретна. Вопрос Ресту-Влайи насчет инъектора был явно технологическим. Отвечать на него я вроде бы не имел права. Ну а с другой стороны – невежливо отказываться от беседы. Невежду тойланг и пристрелить может. – Это устройство предназначено для того, чтобы вводить в кровь различные химические препараты, – ответил я. – Целебные? – Да… Целебные. – Чувствую, ты говоришь неправду. – С этими словами Ресту-Влайя сняла инъектор с пояса и взвесила его на своей шестипалой ладони. – Ты проницательна. Я сказал неправду. В разговоре с тойлангами главное – всегда признавать свои ошибки. И побольше лести! – Скажи правду. «Подумаешь инъектор! Да это любому тойлангскому эксперту по землянам известно! Никакой тайны не выдам, если объясню», – решил я. – При помощи этого устройства я потребляю новостные пилюли. Новостные пилюли – это… Я объяснил. Ресту-Влайя задумчиво хрюкнула. У тойлангов две обонятельные ноздри расположены там же, где у человека, а еще две ноздри – атавистические – на затылке. Они служат для охлаждения мозга. Ими-то задумавшийся тойланг и похрюкивает. – Неясно. По-моему, снова уклоняешься от правды. Как молекулы могут превращаться в мысли? – Не в мысли, – дурочка – прибавил я про себя, – а в образы! Точнее даже так: импульсы, которые идут по нервам от органов чувств… Я говорил довольно долго – насколько мне хватило познаний в биохимии и тойлангском языке. – Теперь ты говоришь правду, – признала Ресту-Влайя и, подумав еще немного, добавила: – А не лучше было бы прочесть книгу, вместо того чтобы вводить себе в кровь такой опасный препарат? – Книгу надо еще написать, а пилюли наша техника синтезирует автоматически. В книге не будет ничего, кроме текста, а в пилюлях есть звук, зрительные образы, осязание, обоняние… – Это все не к добру. – Почему? – Вредно подменять естественную правду, поступающую от органов чувств, искусственной ложью. «Ну разве что с философской точки зрения», – подумал я, начиная скучать. Но, изображая заинтересованность, ответил: – Пойми, это всего лишь способ быстрого получения информации, которую другими путями пришлось бы воспринимать в сорок, а иногда и в сто раз дольше. Я уже сказал, что информационные гипервирусы сохраняются в крови совсем недолго. В ваших временных единицах – пять—восемь тиков. – А если бы гипервирусы в вашей крови сохранялись долго? – Это невозможно. Насколько я знаю биохимию… – И все-таки ответь: если бы сохранялись долго? Четыреста сорок тиков? Или сорок тысяч четыреста тиков? – Тогда… тогда, в зависимости от конкретной информационной программы, вписанной в гипервирусы… Я попытался представить себе – каково это: пробыть сутки, а то и неделю в психопространстве новостной пилюли. Картинки получались жутковатые. – Что? Что будет тогда? – не унималась Ресту-Влайя. – Не знаю, – сдался я. – Человек будет жить в иллюзорном мире. В то время как его тело будет покоиться без движения. Когда начнется истощение организма, возможно, сработают какие-то экстренные аварийные механизмы. Допускаю, что базовые инстинкты победят, и тело человека вслепую, на ощупь, отправится попить водички – чтобы не умереть от обезвоживания. В то время как его сознание будет по-прежнему переживать синтезированную программу. Возможны и другие варианты. Я не специалист, ответить тебе исчерпывающим образом не могу. |