Онлайн книга «У солдата есть невеста»
|
– На сколько? – На час. – А лодку долбить? Или как жрать, так ты с нами, а как работать?.. – грозно осведомился Клаус. – М-мне нужно. Я потом отработаю… – Да что там можно делать целый час? – У меня… с-свидание, – сказал Ганс. – С медведем? – Н-нет. С девушкой. – Я же вам говорил – он сумасшедший! Девушка у него… в лесу! Знаю я эту девушку. У самого таких две – правая и левая, – хохотнул Глоссер. – Да какая разница! Пусть идет… Псих! – Глоссер, твоя очередь. Глоссер, обнажив черно-бурую поросль на хилой груди, перехватил топор здоровой рукой и принялся за работу. Стемнело. Выкатилась луна, оспинами высыпали звезды. Ганс сидел на бревне с видом на знакомый омут и, обмирая, прислушивался к каждому шороху. Наконец, на лунной дорожке показался силуэт. Нет, не лебедь. Какая-то… утка. Неказистая совсем. Но утка-то, вот эта самая серенькая нескладеха, вышла на берег и стала девицей! В этот раз Ганс не пропустил ни одного изгиба волшебной метаморфозы. Но, напротив, пялился на становящееся чудо во все свои детские глаза. – Царевна, – с блаженной улыбкой произнес он. – Ганс… – ответила ему сладкой улыбкой царевна. Теперь она была одета – запахнута до босых пят в нежную, на пушистую взвесь похожую, шубку. – Послушай, я, конечно, не специалист… Но, по-моему, лебедь это какая-то другая птица. Нет, точно другая. Та птица, из которой ты… превратилась – это утка, – заметил Ганс. Аленушка смущенно зарделась. – Верно, утка. Но на самом-то деле я все равно лебедь! С белыми крыльями, с длинной шеей, ладная, медленная. Я такой всегда была. Но потом… – Аленушка печально смолкла, будто бы задумавшись о чем-то далеком и печальном. – Постой-ка… Сначала ты была лебедь… А потом? – Потом я полюбила одного человека. – Солдата? Такого, как я? – спросил Ганс. Он знал: женщины любят все повторять. – Он был не солдатом, а царевичем. – Ого! Царевичем! – Я полюбила его, а он меня обманул и бросил брюхатой. После него я очень долго никого не любила. – Долго – это сколько? – Ганс знал, что часто женщины говорят «долго», имея в виду три дня. – Где-то лет пятьсот. Ганс присвистнул. – А потом? – А потом я увидела тебя. Ты сидел у воды, пускал изо рта дым и плакал. Я внимательно на тебя посмотрела и поняла: ты плачешь не потому, что боишься умереть. Но потому, что тебе жаль тех, кто боится. Всех вообще жаль – и братьев, и кавалериста, который выехал из Рейхенау, и даже того, который в Рейхенау только собирается. Раньше я никогда не видела мужчин, которые не хотели бы жить из-за того, что им жаль всех. Царевич, которого я любила раньше, он вообще никого не жалел. Если я и могу представить того царевича плачущим, так это только если бы он вдруг лишился своей казны. Или если бы умер его сын. – У него был сын? – Даже три сына! И еще жена. И палаты белокаменные, дев без числа, много золота и толпа бояр. Министров по-вашему. – Какой же он после этого царевич? Он, получается, царь, – поразмыслив, произнес Ганс. – Верно, царь. Он меня обманул, когда сказал, что царевич. – А ты? – А я его убила. – Убила? Разве можно так? – Нельзя… наверное, – неуверенно отвечала Аленушка. – Но ведь он душу мне покалечил! Белые, ладные лебединые перья смыла с меня, с калеки, мачеха моя река, а вместо них выросли у меня, горемычной, новые перья, утиные. Бедные и некрасивые. – Не пойму, как хрупкая девушка может убить сильного бородатого русского царя, – с сомнением покачал головой Ганс, ему сразу вспомнится Rasputin из скверного довоенного фильма. – Тем более, раньше ведь не было никаких пистолетов! Сочиняешь ты, Аленушка. Наговариваешь на себя. – Нет, послушай же! После того как царевич обесчестил меня и бросил брюхатой, ему стало стыдно. Он не мог даже спать ночами – стыд, как крыса, грыз ему печень. Однажды он до того намаялся, что пришел сюда, на берег. Было новолуние, суббота. За спиной у царевича висел лук, на боку – колчан отравленных стрел. Он хотел застрелить меня. Думал, коли сживет меня со свету, ему станет легче. Когда я смотрела на его злое лицо – он прятался как раз за тем дубом, что срубили твои братья, – мне было так больно, как никогда не было в моей жизни. Я ударила хвостом, превратила его в утенка и заклевала до смерти. – Страшные вещи ты говоришь, Аленушка. – Ты сам попросил. – Скажи, а почему ты мне открылась? Ведь я совсем даже не царевич, – Ганс улыбнулся надтреснутой стариковской улыбкой, которая наготове у всякого мужчины, считающего себя ничтожеством. Аленушка сдвинула свои царственные брови, задумалась и наконец решительно выпалила: – Я хочу, чтобы ты полюбил меня так, как никогда не любил тот царевич. – Так не бывает, Аленушка. Невозможно полюбить по первому требованию. – Это обычных женщин невозможно. А меня – запросто. С этими словами Аленушка распахнула свою палевую шубу из перьев и Ганс увидел ее стройное обнаженное тело, скроенное развратнику на погибель. Кожа матово блестела в лунном сиянии, соски задорно напряжены, как у девушек с похабных открыток, что продавал из-под полы случайный приятель Ганса, полячишка по имени Яцек, он еще работал в магазине готового платья… Внезапно Ганс почувствовал, что Аленушка не преувеличивала. И что в крови у него есть уже любовь к ней, живучая и смертельная, как какая-нибудь холера. – Только… Не понимаю я. Зачем такой красавице неумелая моя любовь? – Может, твоя любовь снова сделает меня лебедем? – Да возможно ли… – В тебе есть то, что я в несчастьях своих растеряла – чистота, чувствительность и строгость, – объяснила царевна. – Лебедю без этих качеств никак нельзя! – Да не мои это качества, Аленушка. Это немецкое… Можно сказать, подарок фатерлянда. Не знаю, как объяснить… – Да что объяснять! Ты со мной поделись. Вот и все. – Ганс, говнючье отродье, ты где? Хватит праздновать лентяя! Пора работать! – прорычал Клаус. Судя по звукам шагов и хрусту валежника, эталон арийской расы неумолимо приближался к уютному ельнику, который Ганс и Аленушка избрали себе пристанищем. Там, под сенью высоких черных дерев, было так покойно Гансу, как не бывало даже в детстве, когда он, сбежав с постылых уроков, прятался в церковной голубятне. – Ганс, ты где? – не унимался Клаус, его голос звучал испуганно. |