Книга Грех, страница 67 – Захар Прилепин

– Это была моя любимая порося, – рассказал он, с нарочитым кряхтеньем ставя тазик на землю. – Мы ели из одной соски.

– Такая старая порося? – спросила одна из пришедших к нам. – Или ты до сих пор пьёшь из соски?

– Ну, хорошо, хорошо, – согласился братик, весело сморгнув. – Ели из одной миски…

– Чего ели-то? – не унималась гостья.

– Баланду, чего, – неприязненно вставил Рубчик, нанизывая смачные куски на самодельные, из заточенных прутьев, шампуры.

– А пахнет вкусно, – сказала вторая, приблизив лицо к готовому шампуру, который Рубчик ей безбоязненно передал, истово уверенный в качестве своей работы.

Меня передёрнуло.

Девушка приладила шампур над костром. Братик ещё с утра предусмотрительно принёс с речки рогатки, которые местные рыбаки навтыкали для своих нужд. Девушки, числом три, рассевшись возле Рубчика, стали принимать у него шампуры и размещать на рогатках мясные ломти, издавая обычные в таких случаях восклицания:

– Ой, горячо! С-с-с… Обожглась.

– Какой кусок огромный… Подгорит. Рубчик, давай его напополам разрежем.

– А это мой будет шампурочек. Сиротский. На полпуда весом…

– И вот я говорю, – поддерживал разговор братик. – Матушка наша кормила порося молоком и мёдом, и он рос розовый, как мандарин. Всё понимал, отзывался на имя…

– А как его звали? – вполне простодушно поинтересовались у братика.

– Тобик, – не сдержался я.

Братик дёрнул щекой и сделал мне глазами внушение.

– Летом мы гуляли с ним по лесу, – продолжил он. – А зимой он катал меня на санках.

– Странная какая-то свинья, – усомнилась одна из девушек.

– Да он шутит! – воскликнула вторая.

– Здесь вообще все шутят, – вновь не стерпел я.

Нанизав всё мясо, Рубчик ушёл в дом и вернулся с огромной бутылью самогона. Девушек, судя по всему, напиток вовсе не смутил – с таким обильным шашлыком они готовы были пить всё что угодно.

Я подошёл к пустому тазику и с лёгким содроганием заглянул в него, искренне ожидая увидеть забытый на дне огрызок волосатого, с рыжиной хвоста.

Мы вынесли из дома лавки и табуретки, расселись у костра, причём одну из девушек Рубчик посадил себе на колени, вторую приобнимал рукой, а на третью, доставшуюся братику, смотрел с откровенным любопытством.

Я налил себе самогона и выпил один, пока собравшиеся звякали железными тарелками и укладывали себе хлебца и лука к шашлыку, который уже был на подходе, отекал мягко и томительно.

Я отчётливо слышал запах конуры.

К забору подбежала собака, принюхалась и неожиданно залаяла на нас.

«Совсем, что ли, сдурели, мать вашу, людоеды», – примерно так я перевёл себе её лай.

– Кыш! – сказали взвизгнувшие и вздрогнувшие девушки.

– Кыш! – повторил в тон им тонким голосом братик и запустил через забор весомым камнем.

Собака в ужасе присела, а затем резво убежала рассказывать собратьям, какой тут беспредел творится: дикари понаехали, ничего святого.

– Ну что, – сказал Рубчик, – шашлык готов!

Он ссадил с себя и на минутку оставил девушек, присел к огню, не переставая, впрочем, иногда коситься в сторону новых подруг, будто пугаясь, что их унесёт сквозняком или всех разом присвоит братик.

Но девушки сидели твёрдо и смотрели вожделённо в огонь. В огне потрескивало мясо, тёмное и с виду крепкое настолько, что происхождение его было очевидным.

– Я не буду это есть, – повторил я сквозь зубы, присев напротив Рубчика.

– Только попробуй, – с угрозой ответил Рубчик.

– Даже пробовать не буду, – ответил я.

Рубчик поднял вверх шампур, принюхался и сообщил:

– Знатный зверь.

Неподалёку от дома раздался печальный собачий вой.

– Если она не заткнётся, шашлык у нас будет каждый день, – сказал негромко Рубчик и начал раскладывать куски по тарелкам. Мне тоже положил, сволочь.

Вой не смолкал.

– Чего она? – удивились девчонки. – Может, бешеная?

– А может, в этой деревне все собаки бешеные? – спросил я, злорадно глядя на Рубчика, но было уже поздно. Не дождавшись парней, наши гостьи вцепились крепкими зубками в палёные мяса, держа в уверенных руках шампуры.

– Э! Э! Э! – возмутился братик. – А чокнуться? А за знакомство?

Чокнулись. Жахнули. Занюхали лучком. Познакомились наконец-то.

Вой прекратился.

«Наверное, умерла от разрыва сердца, – подумал я мрачно о собаке. – Или, тихо матерясь и роняя скупые собачьи слёзы, ладит себе петлю…»

Я спьянился быстрее всех, потому что закусывал только луком, и сам уже пах как луковица.

– Эх, вы, живодёры! – восклицал я иногда, поднимая стакан с мутной самогонкой. – Загубили Лялю!

В гости к нам прибежали ещё два пса и наблюдали в прощелья забора.

– Простите нас, милые! – взывал я. – Простите, родные! Хотите, съешьте мою руку? Хотите?

Я понёс им свою руку, вытянув её навстречу, как неживую.

– Съешьте! – просил я. – Око за око. Глаз за глаз. Лапа за лапу.

– А хвоста у тебя нет, между прочим, – сказал братик и вернул меня к столу.

Сам он, в отличие от Рубчика, ел мало. Но он вообще весьма умеренно питался всегда, без жадности.

Когда под вечер вернулся хозяин дома, мясо уже было съедено и костёр догорал. Рубчик мял своих девушек, я грустно смотрел в огонь, братик курил одну на двоих со своей ласковой и смешливой подружайкой.

– Ну что, пришла пора решать вопрос с ночлегом! – объявил братик.

Девушки молчали, переглядываясь и облизываясь иногда. Я смотрел на них с отвращением. Одна из них посматривала на меня с интересом.

– Ты почему ничего не ел? – спросила она меня, улучив момент и сбежав от Рубчика.

Рубчик делал мне грозные знаки лицом, но в плывущей весенней полутьме я уже ничего не различал.

Не в силах вымолвить и слова, я кривил лицо и жевал губы.

– Тебе плохо? – спросила она, сама путаясь в слогах и буквах, и горячей рукой погладила меня по голове.

– Так где ж мы, девушки, ночуем? – ещё раз громко спросил братик. Хозяин дома явно не пустил бы нас такой компанией к себе на лежанки.

– А пойдёмте к нам? – предложила стоявшая рядом со мной. Горячая рука так и лежала у меня на голове, и я боролся с желанием укусить её.

– Ты что? – откликнулась вторая, высвободившись на мгновение от Рубчика, который уже целовал её в губы, придерживая за волосы на затылке. – Ты что? Там же вахта! Их не пустят!