Книга Мадам Пикассо, страница 54 – Энн Жирар

На этот раз Пикассо был осторожен с Евой, как будто обращался с очень хрупкой вещью. Она судорожно вздохнула и закрыла глаза, когда он нежно погладил одну грудь, потом другую. Ева старалась быть пассивной, позволяя ему изучать изгибы своего податливого тела. Единственная свеча рядом с ними растеклась лужицей жидкого воска, и вскоре пламя угасло, как последний вздох.

Ей хотелось вечно обнимать его так, как сейчас. Он был жрецом, шаманом, все глубже уводившим ее в темные и светлые места своего мира. И он хотел быть там рядом с нею.

На следующее утро они проснулись в объятиях друг друга, укрытые испанским стеганым одеялом. В студии было тихо, и лишь холодный голубоватый свет проникал внутрь.

– Я должен нарисовать тебя, – сказал Пикассо. – После этой ночи ко мне пришло вдохновение.

Ева удержала его.

– Не уходи. Подожди еще немного.

– Te amo [49] , – прошептал он по-испански, целуя ее в щеку.

– Je t’aime aussi, – ответила она по-французски.

Пикассо вдруг замолчал и напрягся. Ева попыталась отвернуться, но поскольку пудра и румяна за ночь стерлись с ее кожи, она поняла, что Пикассо увидел ее синяк.

– Что произошло?

– Должно быть, я наткнулась на дверь.

– Или на кулак? – в его голосе зазвучал гнев, и он теснее привлек ее к себе. – Ты ужасная лгунья. Я по твоему лицу вижу, что это была не дверь.

– О, Пабло, все уже в прошлом, – она протянула руку и убрала густые черные волосы с его лица. – Теперь это не имеет значения.

– Я не позволю тебе вернуться к Маркуссису. Так или иначе, он мне никогда не нравился. Он скользкий тип.

– Ты так говоришь, потому что он не испанец.

– Это не смешно. Если он сделал тебе больно… если я точно узнаю, что это он ударил тебя, я без труда убью его.

На улице накрапывал легкий весенний дождь, отбивавший негромкий ритм на оконных стеклах. Когда Пикассо бросил взгляд на столик рядом с кроватью, взгляд Евы последовал за ним. Раньше она не замечала черный пистолет, лежавший на поверхности стола и лишь частично прикрытый куском ветоши.

– О Господи. Разве у тебя было мало проблем совсем недавно?

Оба понимали, что она имеет в виду «Мону Лизу».

– Тебе уже известно, что иногда я выхожу из себя. Это пугает людей, – Пикассо резко замолчал, отстранился от нее и оперся на локоть, так что Ева была вынуждена смотреть на него. – Но я ни разу в жизни не ударил женщину. Ты больше не вернешься к нему и не останешься с ним наедине. Entiendes? [50]

– Ты предлагаешь мне совершенно изменить мою жизнь, хотя сам еще ничего не предпринял в своей жизни.

Их глаза встретились, но Ева не отвела взгляд.

– Я же сказал, что собираюсь жениться на тебе.

– Но у тебя есть Фернанда.

– Она никогда не станет моей женой.

– Откуда ты знаешь?

Пикассо поднялся с кровати, а Ева оперлась на изголовье и прикрыла грудь одеялом. Он открыл узкий ящик стола и достал потертый листок бумаги. Она увидела рисунок, изображающий руку, окруженную странными словами и символами.

– Ты знаешь Макса Жакоба.

– Поэта? Да, мы знакомы.

Пикассо улыбнулся, хотя его тон оставался серьезным.

– Макс интересуется магическими практиками. Его предсказания были довольно точными. Я вырос в Ла-Корунье, где люди верят в магию, а предрассудки очень сильны. Теперь я верю пророчествам Макса.

Ева поняла, что Пикассо ожидает насмешки, потому что его глаза сузились, а линия губ стала более суровой. Но она внимательно посмотрела на бумагу, стараясь расшифровать почерк и разобраться в подробностях. Пикассо начал вслух толковать записи с непринужденностью, подсказывавшей, что он уже много раз делал это раньше. Объясняя, он водил пальцем по линиям.

– Это линия удачи. Она обещает моей жизни блестящее начало, а потом множество горьких разочарований.

Он бросил взгляд на картины, стоявшие у стены возле двери. Ева помнила, что сзади находится портрет Касагемаса. Для нее он обозначал связь с историей двух самых горьких разочарований в жизни Пикассо: смерти ближайшего друга и младшей сестры Кончиты.

– Но моей судьбе было суждено измениться незадолго до тридцати лет, – Пикассо внимательно и ласково посмотрел на нее. – Я встретил тебя в Малом дворце за считаные дни до тридцатилетия, mi amor. Так что дело не в Фернанде. В отличие от тебя, она не изменила мою судьбу.

Он прикоснулся к обнаженной груди и поцеловал ее со страстью и нежностью, наполнившими ее внутренним ликованием.

– О чем еще говорит твоя ладонь? – прошептала она, когда он бросил листок на пол и снова изогнулся над ней.

– О проницательном уме, язвительном юморе… – его губы скользнули по ее шее.

– И?.. – шепнула она, снова задыхаясь от желания.

– О здравомыслии, беззащитном перед внезапными причудами воображения…

– О, это звучит опасно.

– Я опасный человек, ma jolie. Но очень сильно влюблен в тебя. В данном случае одно аннулирует другое.

Из глубины ее сна пришла мысль о бабочках. Ева заворочалась и попыталась проснуться, ощущая тепло солнечных лучей, падавших в окна. Когда они проснулись в первый раз, было еще очень рано, поэтому после их краткого разговора она снова провалилась в сон, но теперь чувствовала, что Пикассо наклонился над ней и как будто щекочет перышком ее щеку. Она чуяла мускусный аромат его кожи и запах влажной краски.

– Пока не улыбайся, – предупредил он, когда она наконец открыла глаза. – Краска еще не высохла.

– Что ты со мной сделал, сумасшедший? – промурлыкала она с ощущением полного, почти неземного удовлетворения, которое до сих было совершенно незнакомым для нее.

Обнаженный и величественный, Пикассо встал с кровати и пружинистым шагом направился через комнату, взял с подоконника ручное зеркальце в оловянной оправе и принес ей. На другой его руке блестело влажное пятно от краски. Ева посмотрела на свое отражение и увидела изящный черно-желтый подсолнух, закрывавший синяк на ее скуле. Он был выписан с таким мастерством, что казался почти настоящим.

– О, Пабло, – она прикоснулась к щеке кончиком пальца.

– С нынешних пор я хочу превращать все плохое в твоей жизни в нечто прекрасное, – провозгласил он.

К ее глазам подступили слезы.

– А знаешь, ты поставил на мне свое клеймо.

– Именно так, mi corazо́n, – Пикассо поцеловал ее в губы, потом в лоб и опустился на корточки. – Ты не вернешься в Ларуш. Жозеф Оллер для некоторых танцовщиц держит меблированные комнаты на улице Толозе. Я договорюсь с ним о комнате для тебя.