Онлайн книга «Все о Москве»
|
Всем Хитровым рынком заправляли двое городовых – Рудников и Лохматкин. Только их пудовых кулаков действительно боялась «шпана», а «деловые ребята» были с обоими представителями власти в дружбе и, вернувшись с каторги или бежав из тюрьмы, первым делом шли к ним на поклон. Тот и другой знали в лицо всех преступников, приглядевшись к ним за четверть века своей несменяемой службы. Да и никак не скроешься от них: все равно свои донесут, что в такую-то квартиру вернулся такой-то. Стоит на посту властитель Хитровки, сосет трубку и видит – вдоль стены пробирается какая-то фигура, скрывая лицо. – Болдох! – гремит городовой. И фигура, сорвав с головы шапку, подходит. – Здравствуйте, Федот Иванович! – Откуда? – Из Нерчинска. Только вчера прихрял. Уж извините пока что… – То-то, гляди у меня, Сережка, чтоб тихо-мирно, а то… – Нешто не знаем, не впервой. Свои люди… А когда следователь по особо важным делам В. Ф. Кейзер спросил Рудникова: – Правда ли, что ты знаешь в лицо всех беглых преступников на Хитровке и не арестуешь их? – Вот потому двадцать годов и стою там на посту, а то и дня не простоишь, пришьют! Конечно, всех знаю. И «благоденствовали» хитрованцы под такой властью. Рудников был тип единственный в своем роде. Он считался даже у беглых каторжников справедливым, и поэтому только не был убит, хотя бит и ранен при арестах бывал не раз. Но не со злобы его ранили, а только спасая свою шкуру. Всякий свое дело делал: один ловил и держал, а другой скрывался и бежал. Такова каторжная логика. Боялся Рудникова весь Хитров рынок как огня: – Попадешься – возьмет! – Прикажут – разыщет. За двадцать лет службы городовым среди рвани и беглых у Рудникова выработался особый взгляд на все: – Ну, каторжник… Ну, вор… нищий… бродяга… Тоже люди, всяк жить хочет. А то что? Один я супротив всех их. Нешто их всех переловишь? Одного пымаешь – другие прибегут… Жить надо! Во время моих скитаний по трущобам и репортерской работы по преступлениям я часто встречался с Рудниковым и всегда дивился его умению найти след там, где, кажется, ничего нет. Припоминается одна из характерных встреч с ним. С моим другом, актером Васей Григорьевым, мы были в дождливый сентябрьский вечер у знакомых на Покровском бульваре. Часов в одиннадцать ночи собрались уходить, и тут оказалось, что у Григорьева пропало с вешалки его летнее пальто. По следам оказалось, что вор влез в открытое окно, оделся и вышел в дверь. – Соседи сработали… С Хитрова. Это уж у нас бывалое дело. Забыли окно запереть! – сказала старая кухарка. Вася чуть не плачет – пальто новое. Я его утешаю: – Если хитрованцы, найдем. Попрощались с хозяевами и пошли в 3-й участок Мясницкой части. Старый, усатый пристав полковник Шидловский имел привычку сидеть в участке до полуночи; мы его застали и рассказали о своей беде. – Если наши ребята – сейчас достанем. Позвать Рудникова, он дежурный! Явился огромный атлет, с седыми усами и кулачищами с хороший арбуз. Мы рассказали ему подробно о краже пальто. – Наши! Сейчас найдем… Вы бы пожаловали со мной, а они пусть подождут. Вы пальто узнаете? Вася остался ждать, а мы пошли на Хитров в дом Буниных. Рудников вызвал дворника, они пошептались. – Ну, здесь взять нечего. Пойдем дальше! Темь. Слякоть. Только окна «Каторги» светятся красными огнями сквозь закоптелые стекла да пар выходит из отворяющейся то и дело двери. Пришли во двор дома Румянцева и прямо во второй этаж, налево в первую дверь от входа. – Двадцать шесть! – крикнул кто-то, и все в ночлежке зашевелились. В дальнем углу отворилось окно, и раздались один за другим три громких удара, будто от проваливающейся железной крыши. – Каторга сигает! – пояснил мне Рудников и крикнул на всю казарму: – Не бойтесь, дьяволы! Я один, никого не возьму, так зашел… – Чего ж пугаешь зря! – обиделся рыжий, солдатского вида здоровяк, приготовившийся прыгать из окна на крышу пристройки. – А вот морду я тебе набью, Степка! – За что же, Федот Иванович? – А за то, что я тебе не велел ходить ко мне на Хитров. Где хошь пропадай, а меня не подводи. Тебя ищут… Второй побег. Я не потерплю!.. – Я уйду… Вон «маруха» завела! – И он подмигнул на девицу с синяком под глазом. – П-пшел! Чтоб я тебя не видел! А кто в окно сиганул? Зеленщик? Эй, Болдоха, отвечай! Молчание. – Кто? Я спрашиваю! Чего молчишь? Что я тебе – сыщик, что ли? Ну, Зеленщик? Говори! Ведь я его хромую ногу видел. Болдоха молчит. Рудников размахивается и влепляет ему жесточайшую пощечину. Поднимаясь с пола, Болдоха сквозь слезы говорит: – Сразу бы так и спрашивал. А то канителится… Ну, Зеленщик! – Черт с ним! Попадется, скажи ему, заберу. Чтоб утекал отсюда. Подводите, дьяволы. Пошлют искать – все одно возьму. Не спрашивают – ваше счастье, ночуйте. Я не за тем. Беги наверх, скажи им, дуракам, чтобы в окна не сигали, а то с третьего этажа убьются еще! А я наверх, он дома? – Дрыхнет, поди! Зашли в одну из ночлежек третьего этажа. Там та же история: отворилось окно, и мелькнувшая фигура исчезла в воздухе. Эту ночлежку Болдоха еще не успел предупредить. Я подбежал к открытому окну. Подо мной зияла глубина двора, и какая-то фигура кралась вдоль стены. Рудников посмотрел вниз. – А ведь это Степка Махалкин! За то и Махалкиным прозвали, что сигать с крыш мастак. Он? – Васьки Чуркина брат, Горшок, а не Махалкин, – послышался из-под нар бас-октава. – Ну, вот он и есть, Махалкин. А это ты, Лавров? Ну-ка вылазь, покажись барину. – Это наш протодьякон, – сказал Рудников, обращаясь ко мне. Из-под нар вылез босой человек в грязной женской рубахе с короткими рукавами, открывавшей могучую шею и здоровенные плечи. – Многая лета Федоту Ивановичу, многая лета! – загремел Лавров, но получив в морду, опять залез под нары. – Соборным певчим был, семинарист. А вот до чего дошел! Тише вы, дьяволы! – крикнул Рудников, и мы начали подниматься по узкой деревянной лестнице на чердак. Внизу гудело «многая лета». Поднялись. Темно. Остановились у двери. Рудников попробовал – заперто. Загремел кулачищем так, что дверь задрожала. Молчание. Он застучал еще сильнее. Дверь приотворилась на ширину железной цепочки, и из нее показался съемщик, приемщик краденого. |