Книга Ретт Батлер. Вычеркнутые годы, страница 19 – Татьяна Осипцова

Она потянулась к нему через стол, он еле успел подхватить падающую бутылку.

– Стоп, Скарлетт.

Она непонимающе уставилась на него и пролепетала обиженно:

– Ты не любишь меня?

Он покосился на соседние столики и коротко вздохнул:

– Такого я даже от тебя не ожидал: признаваться в любви во всеуслышание…

– А мне плевать! – перебила она, хватая его за руку. – К тому же они ни черта не поймут. Ты мне скажи, ты меня любишь?

– Люблю, люблю… – быстро проговорил он. – Давай-ка поедем отсюда, пока ты еще не надумала танцевать на столе.

– Я бы потанцевала… А где мой абсент? Я хочу еще выпить!

Ретт и глазом не успел моргнуть, как она наполнила рюмку, опрокинула ее в рот, сморщилась от горечи и обернулась.

– Ретт, любимый… Почему ты не хочешь меня поцеловать, я хочу тебя…

– О-о, только не здесь, кошечка… Поедем домой.

Он повлек Скарлетт к выходу из зала, но она упиралась и все оглядывалась на стол, твердя, что хочет досмотреть представление до конца. Тогда Ретт просто подхватил ее на руки. Ему стоило большого труда не споткнуться – он почти не видел, куда идет. Скарлетт все пыталась поцеловать его, а он, смеясь, уворачивался. Ее локоны лезли ему в рот и в глаза. Наконец швейцар распахнул перед ними дверь, и они оказались на улице.

Цепочка наемных экипажей на бульваре ждала театрального разъезда, и первый из них подкатил к самому входу. Ретт усадил Скарлетт, плюхнулся на сиденье рядом с ней и приказал кучеру: «В Ритц!»

В ярком свете электрических фонарей, новшества, лишь недавно появившегося на Монмартре, пешеходы провожали глазами самозабвенно целующуюся в наемной карете парочку.

Когда экипаж остановился у отеля на площади Вандом, Ретт оторвался от Скарлетт. Она, обвив его шею руками, шептала, не открывая глаз: «Ретт, любимый…»

– Скарлетт, приди в себя, мы уже у дверей отеля, – теребил он ее за щеки. – Нам осталось миновать вестибюль. Надеюсь, ты в состоянии идти? И постарайся держать рот на замке.

Крепко прижав ее локоть к своему боку, Ретт дотащил нетвердо ступающую Скарлетт до номера. Перед тем как открыть дверь, он приложил палец к губам:

– Т-с-с-с, не разбуди Кэт.

Но ему пришлось зажать ей рот своей ладонью, потому что Скарлетт принялась напевать услышанную в варьете песенку. Водворив ее в спальню, он вернулся, чтобы плотно прикрыть дверь в комнату, где спала их дочь и прикорнувшая на тюфяке Бетси. В это время Скарлетт, забравшись на кровать, пыталась изобразить канкан.

– Милый, давай танцевать вместе, одна я падаю…

– Силы небесные! Ты просто сумасшедшая!

Скарлетт протянула ему руки, а когда он взял их, нарочно упала, увлекая за собой.

– Я хочу тебя, Ретт, я люблю тебя… – шептала она.

– Постой, дорогая, дай хотя бы раздеться, – отбивался со смехом Ретт.

– Раздеться?

Она отпустила его и принялась лихорадочно стягивать с себя платье, обрывая крючки и пуговицы.

Когда она, насытившись, откинулась на свою подушку, Ретт достал сигару, закурил и изрек с усмешкой:

– Мне думалось, я познал всю полноту твоей страсти, Скарлетт, однако абсент превращает тебя в феерическую женщину! Только повторять эксперимент я не решусь – вдруг в следующий раз ты исполосуешь мне ногтями не только спину, но и лицо?

Он пыхнул сигарой и обернулся. Скарлетт крепко спала.

Наутро она не помнила почти ничего из того, что случилось прошедшей ночью. За рюмкой чистого абсента следовал провал в памяти.

Не скрывая, насколько это забавляет его, Ретт для начала сообщил, что накануне она взяла его силой вот на этой самой кровати. Сперва Скарлетт разинула рот от изумления, но быстро нашлась и запальчиво поинтересовалась:

– А почему мужчине можно проявлять инициативу, а женщине нельзя?

– Это несколько разные вещи – инициатива и то, как ты себя вела. Ты набросилась на меня будто моряк, полгода пробывший в плавании и не видавший ни одной женской юбки.

Затем Ретт вволю повеселился, в красках описывая, как она кидалась к нему на шею в Фоли-Бержер, как кричала, что любит и требовала признания от него.

– Этого не может быть, ты лжешь! – горячо запротестовала Скарлетт.

– Свидетелями твоего буйного поведения были не меньше трех сотен человек. Мне пришлось на руках вынести тебя из театра, при этом ты брыкалась и вырывалась.

Скарлетт насупилась, будто обдумывая что-то серьезное, затем заявила:

– А мне плевать! Они не знают меня, и я больше никогда их не увижу!

– Кошечка, ты изрекла очень мудрую мысль. Никогда не стоит обращать внимание на людей, которые тебе безразличны. Важно лишь мнение тех, кто дорог и близок нам.

– Мне дороги только ты и Кэт.

Скарлетт попыталась приподняться в постели, но тут же рухнула на подушки, закрыв глаза ладонью.

– Что, голова кружится?

– И к тому же болит, – пожаловалась она.

– Что желает госпожа в постель? Кофе или содовой?

При мысли о кофе Скарлетт прислушалась к ощущениям в желудке.

– Лучше содовой. И, пожалуйста, не спаивай меня больше.

В этот день они обедали в номере. У Скарлетт не было сил одеться и выйти в ресторан. После обеда они устроились в креслах перед распахнутым окном. Ретт курил, просматривая парижские газеты, а Скарлетт просто любовалась белыми барашками облаков на голубом небосклоне, изредка прикрывая глаза. Казалось, она вот-вот задремлет.

– Во дворце Гран-Пале открылась выставка импрессионистов, – зачитал Ретт.

– А кто это? – спросила Скарлетт, не открывая глаз.

– Импрессионизм – новое течение в живописи. Ни разу не видел, но слышал о нем. Говорят, это нечто особенное. Не хочешь посмотреть, дорогая?

– С удовольствием, только не сегодня. Я не в состоянии даже встать с этого кресла.

– Иди в постель, кошечка. Сон – лучшее лекарство от похмелья.

– Не могу, – жалобно простонала Скарлетт.

Отложив газету, Ретт встал, подошел к ее креслу, подхватил Скарлетт на руки и отнес в спальню.

Публика, собравшаяся в Салоне на Елисейских полях, выглядела разношерстной. Тут были и аристократы, желающие украсить свою гостиную полотном модного художника, и бескорыстные любители искусства, и представители французской богемы, выделяющиеся на общем фоне некоторой экстравагантностью.

Поначалу живопись импрессионистов озадачила Скарлетт.

– Это какая-то мазня, – высказалась она перед картиной Дега. – «Женщина у окна». Я вижу только окно и руки женщины. Остальное просто наляпано краской как попало.