Книга Швабра, Ленин, АКМ. Правдивые истории из жизни военного училища, страница 61 – Александр Сладков

Чувствую, что сейчас и футбол не посмотрим, и на завтра весь скандал перетянем. Пытровыч точно офицерам пожалуется. Да они сами небось с пивком и у телевизора. В голове созревает мысль:

– Слышь, Петрович, а если ротный разрешит, будем смотреть?

– А как ты у него спросишь?

Заглатывай, заглатывай крючок. «Как ты у него спросишь…»

– Посыльного пошлем!

– А кто посыльный… Власов!!!

– Он в наряде!

– Нет посыльного, все, отбой.

– Давай я сбегаю! Где живет, знаю, десять минут туда-сюда обернусь!

Пытровыч оглядывает собравшихся и вдруг соглашается:

– Давай!

Перелетаю забор и через пять минут звоню в квартиру Кулакова.

Приходит запоздалая совесть. Двенадцатый час, поздновато. Спит, наверное, а то и пиво разливает. Футбол все-таки. Дверь открывает сам ротный.

– Това…

Самолёт, на котором рисовали звёзды. Теперь тут учатся пограничники, выпускников КВАПУ на родную территорию не пускают. Здесь как бы КВАПУ и не было, не существовало…

Кулаков смотрит на меня как на привидение. Он вдруг белеет, осаживается на табуреточку. Хватает ртом воздух. Ему явно нехорошо. Левую руку прикладывает к груди. Испуганно глядит на меня. Осознаю абсурдность картины. Прибежал ночью Сладков. Значит, в роте уже никого нет в живых, ни посыльных, ни сержантов, никого нет. Раз этого решили послать. Как могу, успокаиваю, объясняю, словно маленькому ребенку:

– Нет-нет, ничего плохого… Футбол. Футбол хотим посмотреть. Старшина без вас не дает. Разрешите?

Ротный часто-часто кивает. Потом без слов мажет рукой: «Иди, иди!»

Напрасно бегал. Напрасно всех поднял на уши. Лучше б этот футбол не смотреть. Наши слили бельгийцам 3:4. Вылетели. Все напрасно. Вот скоты.

* * *

В своем взводе друзей у меня так и не появилось. Клим, конечно, не в счет. Михей – Андрюха Михеенков. Он круглый отличник и каратист. Сережа Скарюкин. Большой. Со всеми ровные отношения. А вообще-то… В армии, в казарме, обычный приятель, как на гражданке, – ближайший друг. Стоишь вместе в наряде, всегда поговоришь, пооткровенничаешь, если рядом не гнида законченная. Нам с Климом ближе микрогруппа из первого взвода. Шныра, он же Вова Спирин. Поджарый, молниеносный, как гюрза. Резкий в движениях и поступках. Жать на тормоз не станет, если что. Дима Шелухин, Димыч… Поступал после армии. Вернее, он на флоте служил. В морской авиации. В Быхове, в Белоруссии. Моря там нет, авиация есть. Дима рассказывал: «Пришел мой дембель. Напился я в стельку. Иду по дороге. Ночь. Фонари. На мне куртка красная – ветровка, «клефаны» моряцкие, а на голове бескозырка. Еле выписываю, мотает из стороны в сторону. А тут вдали показывается фигура. Примерно моей алкогольной кондиции. Офицер морской. Встречаемся. Я ему честь пытаюсь отдать, а он… Еле стоит и только руками разводит, мол, ну, матрос, ты даешь…» Если Димка рассказывает – заслушаешься. Басок мягкий, как у диктора. Улыбка обаятельная. Что попросит, как гипнотизер, – никогда не откажешь. Помню, стою на тумбочке, а в расположении дурачатся наши: Димка, Вован, Пашка, Тара и Никола. В наряд заступают. Шутят, смеются. Потом Димка хватает гитару и запевает: «На зеленом сукне ка-зи-но! Что Российской империей называлась вчера еще…» А тут Кулаков из канцелярии выполз – и палец к губам, мол, молчать, Сладков. Из расположения его не видать, а я же не стану орать, мол: «Ребята, шухер, Триплекс!!!»

А ротный услышал, как Димка поет, остановился, глаза закрыл, головой покачивает, балдеет, слушает, улыбается. Но тут Дима меняет репертуар:

Раздался треск, и целка лопнула!

И потекла по жопе кровь!

Все чуваки кричали: «Здорово!!!»

Вот это первая любовь!!!

Ротный аж подпрыгнул на месте. Очки запотели.

– Эй, Шелухин!!!

В расположении мгновенно затихли. Димыч осторожно откликнулся:

– Я, товарищ капитан…

– Ты что там несешь?! Какая целка?!

Пять секунд молчания. Потом дикий хохот. Кулаков досадно машет рукой и уходит.

В нашей компании еще Тара, Тариэл Шалвович Кварцхава, настоящий грузин. Со всеми вытекающими, исключительно положительными последствиями. Никола, Игорь Николаев и Виталя Одинцов. Двое последних сначала поступали с гражданки, не удалось. Домой не поехали, остались в КВАПУ. Пахали год разнорабочими. Кажется, они взрослее нас. Так и есть, на год, может, на два. И мудрее, что ли.

Бывает, мы выпиваем после отбоя. В канцелярии, в кабинете Мандрико. У Яшки, Валеры Яковлева, есть ключ. Яша – член партийного бюро роты. И поэтому вино мы храним в сейфе для партийной документации. Разве о таком цинизме догадаются наши отцы-командиры?..

Вообще-то к алкоголю я не склонен. Хотя бать-ка-то у меня любитель, вернее, даже профессионал. На первом курсе в КВАПУ водку я пробовал всего один раз. На Новый год. Чуприков, земляк, откуда-то приволок в казарму:

– Пойдем!

– Че?

– Че, че! Пойдем, говорю!

Мы поднялись на четвертый, пустой этаж, старший курс дома был, в отпуске. Чуприков вынул из-за пазухи целлофановый пакет с какой-то жижей.

– Это че?

– Водка. Пей. Только не все. Мне половину оставь.

Заглотнул. Никакого кайфа. Только запах. Теперь ни к сержантам, ни к офицерам близко не подойдешь. На втором курсе – ни капли.

А вот на третьем… В нашем взводе, в братской восемьдесят четвертой группе, на увальской хате Коли Охотникова, там супруга его проживала, стали гнать самогон. Ну как «гнать». Эта братва разве дождется? Только брага чуть-чуть вызревает, Суховеенко посылает Охотника в самоход. Приносит он трехлитровку, вот они и балдеют всей стаей после отбоя. Вова Верещак, из Киева, сын библиотекарши и писателя, матерных слов до армии даже не слышал. А тут берет в руки баллон трехлитровый и со словами «бля, испортите вы меня, ребята» глыкает эту брагу. Суховеенко воспитает! Еще тот Макаренко, блин, Антон Семеныч!

Дима Шелухин слева. Сколько буду жить – столько помнить. Справа Володя Спирин. С ним дружим и сейчас

Курсанты пьют в увольнении. Жрут после этого лавровый лист, заглатывают подсолнечное масло литрами, лишь бы по прибытии, на докладе, не пахло. Даже приходят пьяными. Чаще всего сходит с рук. Я не знаю, как все это происходит. Идут, еле ноги их держат, а перед канцелярией, хоп, концентрируются, а после доклада брык с копыт и спят. Бывают, конечно, и срывы. Собрался курсант с духом. Готов на доклад! Распахивает дверь в канцелярию, вторую, третью. Четко докладывает: «Курсант такой-то из увольнения прибыл без замечаний!» Офицеры ржут, как кони.