Книга Калейдоскоп. Расходные материалы, страница 147 – Сергей Кузнецов

Похоже, бесплатный секс еще не закончен, думает Нортен. Будем надеяться, в постели она не так бездарна, как на съемочной площадке.

Бонфон довольно улыбается. Сегодня он – кот, съевший рыбу. Или нет, не кот, сегодня он – великий артист, раскланивающийся у рампы. Или нет, лучше – поэт, получающий главную поэтическую премию мира.

– Она визжала на весь отель! – захлебывается от восторга Сальваторе. – Старикан вломился в номер, называл «бейби» и что-то лепетал про сиськи – ее английского хватило понять эти два слова, ха-ха! И да, уходя, он наступил на ее сиамца!

– Сиамец цел? – волнуется Бонфон.

– Слава богу, да, – Сальваторе потирает руки. – Она так визжала! Я надеюсь, завтра она перекроет этот рекорд!

– А Нортен?

– Он был весь зеленый от ярости. До сих пор уверен, что Антонелла сама над ним подшутила! И ей, сучке, тоже наука! Звезда хренова! Ни одной сцены нормально сыграть не может!

– Ну, ничего, – говорит Бонфон, – одну-то сцену она тебе сыграет на все пять, это я гарантирую.

Все-таки, думает Бонфон, ничто не доставляет такого удовольствия, как бескорыстно наколоть ближнего своего. Ну, пусть не совсем бескорыстно, конечно, – но, честное слово, уж тут-то деньги не главное! Я всегда говорил: мошенничество – разновидность чистого искусства.

Наверное, поэтому мне так нравятся эти ребята. Жулики высокого полета. Снимают порнуху, а всем втирают про великое кино. Молодцы.

В дверях вагончика появляется Лоренцо.

– Не понимаю, – говорит он, – почему я работаю у тебя кастинг-директором?

– Потому что кастинг у нас официально завершен месяц назад, – отвечает Сальваторе, – а ты все переписываешь сценарий.

– И он становится все лучше, ведь правда?

– Правда, – соглашается Сальваторе. – Так кого ты нашел на этот раз?

– Беременную польку! То есть не польку, а русскую, но это без разницы. Блондинка, на шестом месяце, молоденькая, отличная!

– Откуда она здесь взялась? – удивляется Сальваторе.

– Уехала из своего Союза, – отвечает Лоренцо, – уже месяца три как в Риме. Ни работы, ни друзей, ничего. Я думал, согласится на любую работу.

Новые русские, думает Бонфон. Старые – те, что удрали в гражданку и во время Второй мировой, до того, как опустился железный занавес. А эти – занавес проломили. Вырвались на ту сторону. Молодцы.

– Одна беда, – вздыхает Лоренцо. – Она не хочет сниматься.

– Денег мало?

– Да нет, она про деньги даже не спросила. Отказалась – и все. Я не очень понял, почему. Она же по-итальянски – ни бум-бум, только по-английски. А у меня с этим, ты знаешь, проблемы.

– Месье Бонфон, – оживляется Сальваторе, – может быть, вы уговорите соотечественницу? Ведь русский – ваш родной язык!

Бонфон качает головой:

– Нет. Я и язык забыл, и вообще – не люблю вспоминать, что я русский. Да и к тому же – зачем она вам? Снимите итальянку. Пусть изобразит славянский акцент. Русские все равно ваш фильм никогда не увидят.

– Почему? – возмущается Сальваторе. – Вот представьте, месье Бонфон, пройдет много лет, коммунизм падет, и наш фильм покажут в освобожденной России.

– Ваш фильм забудут через полгода после премьеры, – раздраженно отвечает Бонфон.

Настроение испорчено. Сил нет. Как всегда, когда дело сделано. Или – когда закончился кокаин, а Джузеппе все не едет.

– Наш фильм будут помнить много лет, – говорит Сальваторе. – Искусство – вечно!

– Искусство в Лувре висит, – назидательно парирует Бонфон, – а голыми сиськами в фонтане трясти и беременные животы резать – какое это искусство? Балаган. Гиньоль.

– Дай я ему объясню, – говорит Лоренцо, – дай я! Тут очень важно чтó понять – одну и ту же историю можно рассказывать по-разному. Можно – как трагедию, можно – как мелодраму, можно даже как комедию. А мы стараемся рассказывать наши истории как богато декорированный кровавый гиньоль. И не потому, что нам это нравится…

– Хотя нам это нравится! – вставляет Сальваторе.

– …а потому что это и есть самая сокровенная правда истории! Вот вы посмотрите, скажем, американские фильмы про войну. Пафос, торжественная музыка, слова всякие высокие, ну, как будто это клевая такая штука – война. А у меня дядя был в партизанах, его фашисты расстреляли. А другого дядю забрали на фронт, и его грохнули американцы. Как вы хотите, чтобы я про это кино делал? Мне кажется, голая девка в окровавленном фонтане куда лучше передает суть истории.

– Это наш ответ Системе, – говорит Сальваторе. – Не «красные бригады», не RAF, не террор – вот такое кино, которое маскируется под балаган. Вот это и есть главное оружие уничтожения Системы сегодня.

Наследники хреновы, думает Бонфон. Идиоты. Они, оказывается, занимаются высоким искусством. А я думал – морочат всем голову.

Кокаин отпустил, навалилось оцепенение. Зачем все это? Им что, в самом деле есть дело до Системы, до ее разрушения?

– А еще, – продолжает Сальваторе, – если хорошо делать свою работу, в любой области, рано или поздно слава тебя найдет.

И что тебе с этой славы? – думает Бонфон. – Рано или поздно нас найдет смерть, а сначала – старость, болезни и импотенция.

– И, может, когда-нибудь в истории итальянского кино мое имя будет стоять рядом с именами Феллини и Висконти. Потому что мое кино – это тоже способ обрести бессмертие. Перейти на ту сторону.

– На ту сторону чего? – спрашивает Бонфон. – В тюрьме я понимаю, на той стороне – воля. А здесь-то где у тебя другая сторона?

– Ну-у-у-у, – тянет Сальваторе, – в трансцендентном смысле.

Стук в дверь, радостные крики: это пришел Джузеппе. Пакетик переходит из рук в руки, мелькают красочные итальянские купюры.

Зеркальце, карточка, трубочка. Деловитое «хлюп-хлюп».

– Ладно, – говорит Бонфон, – у меня есть идея. Пошлите эту Софи, у нее с английским все хорошо.

– Вы что, с ума сошли? – говорит Сальваторе. – Она же шпион! Мы от нее должны скрываться!

– Никакой она не шпион, – отвечает Бонфон. – Я за ней понаблюдал пару дней. Настоящая американская студентка, без мозгов и с могучим сексуальным темпераментом.

– А что она тогда здесь делает? – спрашивает Сальваторе.

– Что сказала, то и делает. Хочет в кино сняться. Статью для университетской газеты написать. Потрахаться, пока молодая. Что еще?

Вот они, настоящие ценности. А то заладили – «на ту сторону, на ту сторону».

Одно слово – идиоты.

Они сидят в каком-то римском кафе (редкий случай в этом городе, думает София, на столе не рассыпан кокаин), две женщины, почти сверстницы: высокая крашенная в блондинку американка и беременная русская, огромный живот, не гигантский, конечно, но вполне себе огромный. Софи хочет спросить про срок, но не решается.