Книга Калейдоскоп. Расходные материалы, страница 65 – Сергей Кузнецов

За окном неумолчно громыхали выстрелы – республиканские войска расстреливали каталонских мятежников. Люди умирали так близко, что моя исступленная душа, временно покидавшая тело в момент сладостных судорог, могла встретить их испуганные души, навсегда расставшиеся с изувеченной плотью.

На мгновение я вспомнила Мари – но теперь с легким превосходством. То, что происходило со мной в эти минуты, было важнее, могущественнее и значительнее любой революции.

Там, в Барселоне, я нашла свою страсть – но не вернула Бога.

– Все попытки воскресить Бога сегодня смешны, – говорит мой собеседник, и я вижу, как кривится лицо Даньеля. – Вот Честертон с его католицизмом… будь у меня время, я бы написал рассказ о том, как патер Браун расследует чью-то смерть, а оказывается, что это – смерть Бога.

– И кто же Его убил? – спрашиваю я.

– Не знаю, – отвечает блондин. – Патер Браун умрет, так этого и не поняв.

Я тянусь к стакану с вином. Даньель отворачивается. Смех клокочет во мне: мой Даньель обижается, что я все еще говорю с белокурым придурком.

Мадлен говорила: обиженный мужчина опасен, как раненый хищник в джунглях. По мне, обиженная женщина еще опасней: я вспоминаю молчаливое презрение таксиста и залпом выпиваю дешевое безвкусное вино.

(Петр)

Черноволосая девушка, вошедшая в дешевый кабак, ничего не понимала в людях. Тот, кто один раз пережил крушение, вряд ли мечтает повторить: я никогда не хотел, чтобы Париж провалился в тартарары.

Впрочем, каковы бы ни были мои желания, трудно не заметить, что Европа скользит к катастрофе. На прошлой неделе я проводил Бориса в Испанию. Он добровольцем вступил в «Рекете». То, что Борис, подполковник Нелидов, отправляется воевать рядовым, показалось мне какой-то злой нелепостью.

– Ничего, – сказал он, – второй раз карьеру делать проще: как-никак, опыта у меня побольше, чем у этих наваррцев.

Три года назад мы вместе жили в одной из сорока клетушек «Отеля де Труа Муано», где постояльцы серным дымом перегоняли друг к другу вездесущих клопов. Я платил сорок франков в неделю, а статьи в русской газете с трудом приносили тридцать пять. Когда я сдал в ломбард пальто, Борис сказал, что есть шанс неплохо заработать. Он разузнал, что в Париже действует подпольный большевистский эмиссар, некто Феликс Радзинский. Он обхаживает эмигрантов, сманивая их к большевикам, но, главное, щедро платит за статьи в «Правду».

– Нельзя упустить такой шанс, – сказал Борис, – там светят сотни франков.

Трудно было пренебречь таким соблазнительным шансом. Преуспевавший друг Бориса – официант в одном из ресторанов на Елисейских Полях – повел нас на левый берег, в конспиративную квартиру, спрятавшуюся в подъезде с вывеской «Прачечная».

Оглядевшись, мы вошли, и грузная француженка рукой, по локоть покрытой белоснежной пеной, махнула через двор, на скрипучую ветхую лестницу. Поднявшись на второй этаж, мы столкнулись с молодым человеком, густо заросшим бородой. Он спросил у нас пароль и выбранил, что мы пришли налегке. Борис удивился, и Феликс объяснил:

– Все, кто приходят к нам, идут с бельем, будто бы в прачечную. В следующий раз имейте при себе большой узел. Недопустимо наводить на след полицию.

Потом мы прошли в комнатушку с замазанными мелом окнами и портретом Ленина на стене. Усевшись за стол и раскурив трубку, Феликс сказал, что работа, за которую большевики готовы платить сто пятьдесят франков в неделю, заключается в переводе новостей из парижских газет – конечно, пересказанных соответствующим образом.

– Вы понимаете, жители молодой республики должны знать, как живет старая Европа, – сказал он, усмехаясь.

Впрочем, за вступление в тайное общество надо было заплатить взнос – двадцать франков. У нас было только тринадцать, и Борис, в приступе обычной для него прижимистости, дал пять, пообещав донести остальные, когда придем в следующий раз – «уж точно с узлом белья», добавил он.

На оставшиеся деньги мы купили вина и хлеба, этим своеобразным причастием отпраздновав наше вступление в подпольную коммунистическую организацию.

Я быстро уснул, но посреди ночи Борис разбудил меня.

– Знаешь, – сказал он, – я к ним больше не пойду.

– Сто пятьдесят франков, – сказал я, зевая.

– Все равно, – Борис покачал головой, – не могу.

Он посмотрел на меня – видимо, вид мой был жалок, потому что Борис сразу добавил:

– Но, если хочешь, ты иди. Это нормально, почему нет?

Я пожал плечами и снова опрокинулся на тахту.

– А как же пять франков? – спросил я.

– Ну и черт с ними! – сказал Борис, повеселев.

Засыпая, я думал, что сто пятьдесят франков – в самом деле хорошие деньги, а перевод статей – ну, что же, это всего-навсего перевод статей.

Я так и не пошел в прачечную, а через неделю нашел работу официанта. Через полгода сдал экзамен на знание парижских улиц и управление автомобилем, получил необходимые бумаги и стал таксистом.

Где-то за Сеной небо озарилось вспышкой, потом над головой загрохотало. Приближалась гроза, и канонада грома снова напомнила мне об Испании. Интересно, подумал я, может ли так случиться, что Борис встретит молодого Туркевича?

И кому из них я хотел бы пожелать удачи?

(Анита)

Светловолосый хлыщ вещает о наркотиках. Я смеюсь хрипло:

– О, нет! Мне наркотики не нужны – я все это ношу в себе! Я слышала много рассказов, но я бываю в таком состоянии без гашиша или опиума.

– Главное – знать надежных людей, – говорит блондин. – Париж полон мошенников. Тут в прошлом месяце заходил ко мне какой-то тип, спрашивал, нужен ли мне М или О. Я, разумеется, сказал, что не понимаю, о чем он, и быстро спровадил. Но на следующий день он снова заявился, говорит: «Вот, мы договаривались, я вам принес опиума и морфия. И, знаете, теперь я могу вас сдать полиции!»

Блондин смеется довольным смехом человека, никогда не имевшего дело с полицией. Я сдержанно улыбаюсь в ответ и снова опустошаю стакан.

– А я ему на это: «Это вряд ли, приятель. Потому что я сейчас позвоню – и я называю имя моего знакомого, очень известного человека, с большими связями в правительстве, – и тогда уже с полицией будете иметь дело вы!» Ну, он взмолился, чтобы я не губил его, поклялся, что больше я его никогда не увижу, и тут же смылся. Каков подлец, а?

– А вы знаете, – говорю я, – в прошлом году был случай. Один молодой человек решил покончить с собой, но ему было страшно одному. И вместо того чтобы найти себе такую же подружку, он отловил в кафе какого-то шапочного знакомого и предложил вместе принять кокаина или морфия. Пришли к этому знакомому домой – и к утру оба были уже мертвые. А знакомый этот и понятия не имел, представляете?

Смерть от морфия – трусливая смерть. Настоящая смерть должна быть как солнце, черное солнце небытия: смотреть на него невозможно, но именно эта невозможность делает ее столь гипнотически притягательной.