Книга Fly by Night. Хроники Расколотого королевства, страница 35 – Фрэнсис Хардинг

Башмачника растрогала история Клента о том, как Мошка стерла себе ноги в кровь, пока поднималась на холм к Добряку Свояку, чтобы помолиться о своих умерших близких. Тот стребовал с них все до последнего фартинга, зато дал им в дорогу кусок устричного пирога, Который они с аппетитом умяли по пути к брачному дому. По возвращении Клент сказал, что у него созрели важные мысли, которые следует немедленно записать, и заперся в кабинете.

А Мошка присела на край кровати и, уперев подбородок в сложенные ладони, стала перебирать в уме людей, с которыми судьба свела ее в Манделионе, непроизвольно деля их на тех, кого следует опасаться, и тех, на кого можно рассчитывать. В итоге она решила, что ей не помешает заключить союз с одним обитателем брачного дома, точнее, с одной обитательницей. Может, эту мысль подсказал не столько расчет, сколько чувство одиночества.

В полночь Мошка прокралась к дверям Пирожка и, прислушавшись, различила всхлипы. Она постучала, и всхлипы стихли. Когда же Пирожок открыла дверь, ее чепец был опущен ниже глаз, которые наверняка покраснели от слез.

— У тебя осталось что-нибудь от мамы? — спросила Мошка шепотом.

— Что? — спросила Пирожок и приподняла чепец.

— Твой отец… Он ведь венчает людей под покровительством Лимфо, Бдящего ока?

Пирожок кивнула.

— Я тут вспомнила… У меня в городке проводят один старинный обряд, чтобы поженить живого с мертвым. Если известно, что они оба этого хотели. Ну, как будто бы они сперва поженились, а потом один из них умер. Вот. И я, кажется, помню, как он проводится. Так у тебя осталось что-нибудь от мамы?

— Да. Немного кружева. И шаль. А что за обряд? Он законный? Чтобы записать в брачную книгу.

— А мы никому не скажем! Такие дела не обсуждают с посторонними. Это как с Лимфо — один глаз открыт, а другой закрыт, понимаешь? Наши глаза будут открыты, а глаза других закрыты. — Сочиняя на ходу эту околесицу, Мошка почти поверила в нее сама. — Какое дело, если никто не будет знать? Ты-то будешь! Давай, накинь на себя шаль. Я принесла шейный платок твоего отца, взяла со стула в церкви.

Мошка быстро соорудила алтарь из глиняных ваз с поникшими фиалками и ракушек, гладкие бока которых отражали огонек свечи. Тот же огонек блестел в глазах девушки с шалью на плечах. Сбегав к себе в комнату, Мошка вернулась с Сарацином и повязала ему на шею платок мистера Бокерби.

— Ты стой здесь, — сказала Мошка девушке. — Будешь изображать свою маму. А Сарацин будет вместо отца.

Мошка облизнула пересохшие от волнения губы, вдохнула поглубже и начала говорить заклинание. Она смешивала обрывки фраз из брачных церемоний, подслушанные в этом доме, и вычурные, полные неясного значения фразы из книг отца, оживляя эту абракадабру силой своего воображения.

В алькове над кроватью стоял Добряк Лимфо, прикрыв один глаз, словно подмигивая Мошке. Пирожок во время церемонии еле сдерживала слезы, а под конец, не стесняясь, вытерла глаза краем шали.

— Должно быть, — сказала она, — это и вправду была свадьба. Иначе бы я не заплакала.

Мошка рассудила, что теперь, когда дело сделано, не стоит дальше искушать судьбу, и, взяв Сарацина, вернулась к себе в комнату.

Она пролежала в кровати без сна почти час, слушая гогот Сарацина и задумчиво улыбаясь. Похоже, жизнь наконец-то налаживалась.

В то время как Мошка спала, леди Тамаринд дожидалась аудиенции у брата. Час был не самый подходящий, но она давно перестала удивляться причудам герцога. Белоснежный макияж скрывал синяки под глазами.

Посетителей Западного шпиля охватывало ощущение, будто у них двоится в глазах, и они невольно начинали моргать. Поскольку каждый предмет интерьера — консоли, шкафы, стулья, лестницы — имел свою пару. Тамаринд принимала эту страсть к симметрии как должное, и даже парные витражи во всех окнах не вызывали в ней ничего, кроме скуки.

— Прекрасная Тамми! — произнес герцог, появляясь в дверях.

Он был одет в изумрудный халат. Подойдя к сестре, взял ее за руки. Подобно всем мужчинам рода Авурлейс, Вокадо отличался импозантной внешностью. Когда он вернулся после многолетнего изгнания в Манделион и заявил права на трон, его сочли эпическим героем, который поведет народ к процветанию.

Но вскоре Тамаринд начала замечать в нем смутное волнение, в котором герцог не признавался даже самому себе. Его лицо иногда сводило судорогой, словно невидимый кукловод дергал его за нервы. Со временем эта особенность стала вызывать страх у всех приближенных герцога. Он походил на старые клавикорды, которое некому починить. Короли и герцоги имеют опасную склонность лишаться разума, ибо редко у кого хватает смелости противостоять их безумию.

— Присаживайся, — сказал он. — У меня чудесные новости.

Тамаринд присела на диван; герцог опустился рядом.

— У тебя чудесные новости, — повторила она с расстановкой, словно проверяя, не ослышалась ли.

Общаясь с братом, Тамаринд ощущала себя укротительницей в клетке со львом — пусть он уступает ей в уме, зато имеет над ней полную власть.

Герцог, казалось, погрузился в мысли. Внезапно его глаза заблестели, словно волна омыла сухую гальку. Потом взор снова потух.

— Я думал, — начал он, — что никогда уже не получу от них ни строчки…

По лицу герцога прошла легкая судорога, как всегда при упоминании королев-близняшек. Сам он говорил о них лишь намеками, стараясь уменьшить боль.

— Но они простили меня…

С этими словами герцог вынул из кармана два письма с одинаковыми печатями и положил себе на колени.

— Их величества, — произнес он благоговейным шепотом.

— Это чудесно, Вокадо!

— Ты никогда не верила, что они простят меня, Тамаринд! — заметил он жестко.

— Конечно, верила, — сказала она со всей убежденностью.

Затем поднялась и осторожно зашла за спинку дивана, чтобы он не видел ее глаз. Аккуратным движением, стараясь унять дрожь в пальцах, она сняла с его головы роскошный парик. Вынула гребень из своих волос и принялась заботливо расчесывать его коротко стриженные темные волосы.

— Что в этих письмах? — спросила она.

— Они хотят, чтобы я нашел этот злосчастный печатный станок, порочащий их доброе имя. И я найду. Я сделаю клавиши для клавесина из костей этого печатника, и они будут играть на нем, когда прибудут, чтобы править со мной Манделионом. Маленькие белые клавиши под их белыми пальчиками.

Герцог обернулся и взглянул в испуганное лицо сестры.

— Я шучу, Тамми, — сказал он и улыбнулся. — Ты как будто совсем не понимаешь моих шуток.

Это было действительно так. Даже Тамаринд, прожившая с братом всю свою жизнь, в последнее время все меньше понимала его.

— Что там еще говорится? — поинтересовалась она.