Книга Ржевская мясорубка. Время отваги. Задача - выжить!, страница 17 – Борис Горбачевский

* * *

Уверен, прочти ребята эти строки, большинство согласилось бы со мной. В этом меня никто не разубедит. Сам я до сего дня, несмотря ни на что, сохранил добрую память о том времени.

Ни тогда, ни позже я так и не перечитал написанного той ночью в поезде. Моя ода, как и все путевые записи, которые я воспроизвожу здесь по памяти, вскоре сгорела в костре. Как это случилось, я еще расскажу.

17 мая. Одиннадцатый день пути. Арзамас. Проехали Каныш и Сергач. Там и там стояли недолго.

Стихли разговоры о фронте. Больше никто не интересуется, куда нас везут. Если кто-то пытается заговорить об этом, остальные стараются отойти. Чем ближе к фронту, тем чаще люди замыкаются в себе. Перестали горланить. Наверное, не хочется думать о смерти, лучше рассуждать о жизни, так легче.

Очередной набег на станционный базарчик. Такие набеги уже приняли регулярный характер. Едва паровоз сбавляет ход, особенно на малых станциях, как самые сильные, ловкие, наглые выскакивают из вагонов и штурмуют женщин, продающих продукты. Сначала платили честно. Когда деньги иссякли, а это произошло очень скоро, перешли на натуральный обмен: за двадцать картошек шли носки, за горшочек соленых огурцов — нательная рубашка, даешь новые чистые портянки плюс кусок мыла — получаешь бутылку молока. Чем ближе к центру России, тем более убого выглядели станционные базарчики. Но набеги продолжались. На обмен пошли подарки из дома: варежки, кисеты, нитки и иголки, носовые платки, писчая бумага, карандаши, расшитые полотенца, соль, запасливо натасканная из столовой училища.

Когда иссякли товары для обмена, набеги приняли дикий характер: обманом и насилием курсанты отбирали у старушек еду и убегали — женщины стояли в немом ужасе, не понимая, как такое может происходить.

Сегодня Женечка попытался остановить налетчиков. Скандал случился перед остановкой. Четверо курсантов, прихватив пустые вещмешки, направились к двери вагона. Женечка своей высоченной фигурой перегородил им дорогу — стоял молча, скрестив на груди руки. Идущие поначалу ничего не поняли.

— Курсант Иевлев, не строй из себя Христа, видели мы таких!

Женечка не двинулся с места. Паровоз начал резко сбавлять ход. Они взъярились:

— Уйди с дороги, ленинградец, не доводи до греха!

Женя не реагировал.

Тогда они решили освободить себе дорогу силой. Один из четверых ударил Женю в подбородок, да так, что хрустнули зубы. Женечка не ответил на удар, просто отошел от двери и сказал:

— Таких, как вы, ленинградцы давили, как крыс. Люди умирали от голода, но на грабеж не шли.

В ответ раздался грубый смех и жестокие слова:

— Не укоряй нас, сказочник.

Эшелон остановился. Трое курсантов, раздвинув двери, побежали к станции. Один — тот, кто ударил, остался.

Женечка лег на полку и заплакал. К нему подошел оставшийся, попытался успокоить:

— Извини, друг, черт попутал. Мы же с тобой из одной казармы.

Обычно красивое лицо Женечки было не узнать, и дело не в слезах — в мучительной гримасе исказились взгляд, лицо, являя даже не обиду, а глубочайшую горечь страдания; я подумал: такие люди должны жить вечно, это они восстают, защищая добро от зла. Подошли с Юркой и забрали Женечку к себе, наверх; потеснились, и он остался с нами.

А на станционном базарчике произошел безобразный случай. Курсанты сбили с ног хрупкую старушку. Почти безжизненная, она упала в обмороке на землю, а два ее бидона с родниковой водой, принесенной из деревни, опрокинулись и раскатились в стороны. Женщину чуть не затоптали. Оказалось, она считала эту воду святой и поила ею бесплатно красноармейцев из проезжавших на фронт эшелонов. «Гунны!» — сказал по поводу происшедшего Юрка.

Поглядывая в сторону Женечки, мы старались шутить, припоминая смешные эпизоды из детства, школьные проделки. Женечка вроде спал. Оказалось, нет — лежал с закрытыми глазами и слушал нас. И вдруг заговорил:

— Господи, как я завидую вам, какие вы жизнелюбы. Я, наверно, чертовски вам надоел. Простите. Скучно вам со мной, молчальником. Нет, я не про сейчас, и в училище…

— Что ты, Женечка! — возразил я.

— Нет-нет, не говорите, я себя знаю. Вот вы не раз просили рассказать о блокаде. Я расскажу. Месяц я проработал в госпитале. Раненых кормили крошками, заваренными кипятком. Никто не роптал. Было холодно — октябрь, дров не хватало. Дистрофия, цинга. Каждое утро из палат выносили покойников. Кто-то не выдерживал, терял рассудок. Всем снилась еда. Мне тоже. Нас с сестрой каждое лето мама вывозила на море, и я увидел необыкновенный сон: будто я в Крыму, вижу много-много фруктов — пахучие персики и груши, черный виноград… Представляете? Чудо!

Ленинград каждый день бомбили и обстреливали из орудий, но все же это не передовая. Госпиталь находился в здании Горного института на Васильевском острове — когда раненые засыпали, я забирался в пустынную библиотеку и при огарке читал — это успокаивало, прогоняло мрачные мысли, наполняло верой. Прочел я всего одну книгу, Фраермана «Дикая собака Динго». Как она попала в институтскую библиотеку? Она потрясла меня — чистотой, добрым вниманием людей друг к другу. До сих пор, как вспомню, становится лучше на душе…

18 мая. Двенадцатый день. Эшелон остановили в открытом поле. Всем приказали выйти из вагонов и построиться. Пришли начальник эшелона и комиссар. Оглядев хмурым взглядом лица курсантов, начальник эшелона громко и четко произнес всего несколько слов:

— Кто вы — советские командиры или мародеры? Вы подумали, кого грабите? Матерей, чьи дети и внуки на фронте сражаются насмерть. Запомните! Кто совершит еще один уголовный проступок, будет немедленно предан военному трибуналу!

Презрительно сплюнув на землю, начальник эшелона повернулся и быстро зашагал к штабному вагону. Не промолвив ни слова, следом ушел комиссар.

— По вагонам! — прозвучала команда.

Понуро опустив головы, курсанты разошлись по теплушкам.

Эшелон простоял недолго, но достаточно, чтобы я успел испытать чувство стыда. Хотя бы потому, что ничего не сделал, не сказал ни слова против.

Поздно вечером вагон на разные голоса запел частушки — перешли на фольклор: более прилично, чем анекдоты.

Начальство осудило мародеров. Но из курсантов — никто! Как никто не оценил и поступка Женечки. Почему Шурка не заставил свою братию прекратить набеги? Я считал его честным парнем. Женечка раскрыл нам тайну. Обидно было узнать, но Шурка поддался: его подкармливали.

По этому случаю Юрка рассказал историю. Отец его поступил учеником на завод, где трудились его дед и прадед. Это было еще до революции. Однажды дед обнаружил в кармане сына кусок материи для обтирки станка. «Как же так, ведь это чужое, не твое, а ты унес с завода?!» — строго спросил он. И побил сына.

Существует ли для курсантов такой водораздел?