Онлайн книга «Ржевская мясорубка. Время отваги. Задача - выжить!»
|
Но словоохотливый Затучный уже переключился на другую тему. — Куда мы движемся? — глубокомысленно вопросил он, воздев правую руку. — От социалистических идей — к панславизму. От советского образа жизни — к служению Отечеству. От красных командиров — к офицерам и солдатам с погонами. Все громче гудят колокола во вновь открываемых в России церквах… Я не очень разбирался в тонкостях сталинской политики, знал только, что в Москве прошел Всемирный съезд славянских народов. Мы с Нелей вышли покурить на лестничную площадку. За все дни пребывания в Москве я не выкурил ни одной папиросы, но сегодня, волнуясь, надеясь на встречу с Розой, я закурил. С Нелей мы опять спорили. — Твой отец рассказал мне, что ты упрекаешь москвичей, будто их не интересует жизнь на фронте, назвал это мещанством. Это правда? — спросила Неля. — Правда! — упрямо подтвердил я. — Очень жаль! Неужели ты не понимаешь, как люди устали. Посмотри на эти исхудалые зеленые лица, эти сгорбленные фигуры, отвислые женские груди, я уже не говорю об одежде. Народ отдает фронту все, что может: мужей, сыновей, дочерей, духовные и физические силы — а конца войны все не видно. Не суди по Лене о жизни рядового москвича, Лена ежедневно моется свежими огурцами, а один огурец на рынке стоит двадцать рублей. А молодежь! Она в страшном положении! Двенадцатичасовой рабочий день на заводе — без выходных, без нормального сна, нормальной еды. Ужасные жилищные условия — миллионы людей живут в бараках. И каждую ночь все эти ребята дежурят на крышах… А молодость проходит! А каково девчонкам! Им хочется любви, личной жизни, надеть приличное белье, а не застиранный до черноты лифчик, иметь хотя бы пару незаштопанных чулок. Я не говорю о куске мыла, духах, — это запредельные мечты! Но хуже всего — старикам, они помирают, как мухи! А нас все призывают и призывают к патриотизму… Ошарашенный, я слушал Нелю молча, как человек без языка, и думал: кто же из нас прав? Конечно, фронтовику трудно понять, чем живет тыл. Но и людям тыла нелегко понять нас, фронтовиков. Что происходит со всеми нами?.. Захотелось поскорее переменить тему, закончить этот неприятный для меня разговор, и я спросил: — Зачем ты повела меня на Леонова? — Пьесу в печати называют самым серьезным откликом на Отечественную, интересно было услышать мнение человека с фронта. — Актеры играют сильно. Но зрелище скучное, надуманное, далекое от реальной жизни. Так мне кажется. Настоящая пьеса о войне, наверное, еще впереди. Но в тот вечер, честно говоря, меня больше занимала Роза. Одета она была скромно, без всяких украшений, но со вкусом; мне нравились тонкие черты ее лица, красивые черные волосы, аккуратным пучком уложенные на затылке, большие серые глаза, спокойно и внимательно устремленные на гостей. Но в мою сторону она почему-то не смотрела, вероятно, стеснялась, и краснела, когда мама говорила о ней приятные слова. Понравился мне и ее простой, но искренний тост: — За добрую маму и ее доблестного воина. После такого тоста я решил действовать: если повезет, так на рысях. Роза Мама попросила меня проводить Розу; оказалось, она живет в Марьиной Роще, опасном еще с довоенных времен районе. Впервые в Москве я взял с собой пистолет. Роза почти всю дорогу молчала. Я не выдержал: — Вам понравился вечер? — Очень. Вашу семью окружают красивые, милые люди. — Почему же вы молчите, доктор? — Не знаю, всякие мысли… — Например? — Мучаюсь, приглашать ли вас в дом? — Приглашать! — выпалил я: она все больше мне нравилась. Роза рассмеялась: — Хорошо, только потом не сердитесь: условия у меня ужасные, даже стыдно. Наконец мы добрались до Розиного дома. Глухая темень во дворе и подъезде, узкая, со скрипом, хлипкая лестница, прогнившие липкие перила. Осторожно поднялись на второй этаж, — пока добрались, я исчиркал, наверно, пол коробка спичек. Роза открыла дверь. Опять потемки, на сей раз — длинного мрачного коридора, правая его сторона была вся захламлена старой, пахнущей гнилью рухлядью, по левой стороне — двенадцать дверей. Это была огромная коммуналка. Вторая дверь вела в комнатку моей дамы. Роза подошла к столу в центре комнаты, зажгла фитиль керосиновой лампы. Передо мной предстало скромное убранство ее жилища. Вдоль трех стенок притулились старый потертый диванчик, три шкафчика с книгами, плоский буфет. В глубине стояла невысокая ширма, видимо, закрывавшая «спальню». На двери висела прибитая гвоздями вешалка, на которую хозяйка пристроила взятую у меня шинель и свое пальто. В комнате было прохладно. Я стоял молча. — Еще раз извините за мое жилье в духе петербургских трущоб, — смущенно сказала Роза. — Вы первый человек, кого я пригласила к себе. В знак уважения, ведь вы с фронта. Электричества, как видите, у нас нет, ванны тоже, кухня и туалет — в конце коридора. Но я благодарю судьбу и за это. Мы жили в Подмосковье, родители и сейчас там, а мне чудом удалось получить московскую прописку и эту комнатку, и даже поставили в очередь на улучшение. — И у всех здесь такие комнаты? — спросил я. — Примерно такие же. У нас есть жилец, алкоголик, зовут его Федот, он сумел поставить у себя буржуйку и продает места возле нее другим жильцам. В холодные дни люди с утра занимают места и по очереди греются. Зато моя гордость — телефон, мне поставили как врачу. Кстати, позвоните, чтобы дома не волновались. Я набрал номер… и соврал, что опять прозевал комендантский час, останусь ночевать у Львовых. — Обманщик, — рассмеялась Роза, покачав головой. — Но, так и быть, оставлю вас ночевать, ляжете на диване. Я схожу на кухню, вскипячу чайник. Будем пить чай с вкусным вареньем. Я остался рассматривать библиотеку. В одном шкафчике стояли книги по медицине, другой был полностью отдан русской классике, третий — поэзии. Потом мы уютно устроились за столом, пили чай, Роза рассказывала о родителях, своей жизни: — Я почти не живу в этой развалюхе, зимой стараюсь чаще брать дежурства, часто ночую у подруг. Когда мне поставили телефон, жизнь здесь стала просто адом. Жильцы набросились на мой телефон, а я разрешала им звонить, только когда необходима срочная помощь. Что тут началось! Анонимки, угрозы, подбрасывали в комнату пустые водочные бутылки, объявляя меня пьяницей и проституткой. Пошли проверки, комиссии… Впрочем, что жаловаться, обычная жизнь коммуналки… — Роза, милая, завтра в одиннадцать ноль-ноль поезд, я уезжаю на фронт, — я умоляюще смотрел на нее. — У нас осталась всего одна ночь. Только одна ночь! (Кажется, я потерял голову! Что я несу?!) Ты понимаешь, что означают мои слова? Роза смолкла и удивленно смотрела на меня широко раскрытыми глазами, я ощутил на себе их ласковый теплый свет, глаза наши встретились, в них затрепетали дикие огоньки, и загасить их стало вдруг невозможно — что это, фантазия или удивительная реальность?! Какие-то мгновения… и в страстном порыве мы бросились в объятия друг друга, окунулись в море радости, для которой не существует берегов… |