Книга Вьетнамская жар-птица, страница 34 – Юлия Монакова

– Вы и есть милый, – кокетливо отозвалась Ольга, и Вера захотела её немедленно убить. – Ну, раз вы такой большой специалист, может, посоветуете что-то особенное из местного ассортимента?

– Легко! Как насчёт вот этой вкуснятины? – Он подвёл их к одной из витрин. – Это чичаррон – зажаренные до хрустящего состояния куски сала с мясом…

– Ну… возможно, – неуверенно отозвалась мачеха, с некоторым испугом глядя на незнакомый продукт.

– А вот соусы – они называются сальсы…

– Это я знаю, – кивнула мачеха, – очень острые, что-то типа нашей аджики.

– Самый острый – вот этот, – он кивнул на одну из баночек, – так и называется – «сальса по-дьявольски»!

– А я давно хотела попробовать вот это. – Вера показала на длинные палочки из теста, обсыпанные сахаром и корицей.

– Это местные пончики – чурро, в переводе обозначает «сигара». Я бы сказал, ничего особенного. Сладенько, и всё…

В конце концов, учитель уговорил их на то, чтобы приобрести готовую зажаренную по-мексикански курицу со специальными соусами и лепёшками – тортиями, и, весело балагуря с продавщицами, выбил для Громовых немалую скидку.

– Вы просто незаменимы в походах по магазинам, – заявила довольная мачеха, когда мистер Бэнкс помог им докатить тележку до машины. – Скажете, а хинди вы, случайно, не знаете? Мы на следующей неделе собирались в индийский магазин…

– Чего нет – того нет. – Учитель виновато развёл руками.

– Он просто очарователен! – заявила мачеха, когда они с Верой ехали домой.

Падчерица промычала в ответ что-то маловразумительное.

– А кто такая эта Энн, о которой он упоминал? Жена?

– Подруга…

Услышав, что мистер Бэнкс холост, Ольга заметно воспрянула духом и размечталась:

– Может быть, как-нибудь пригласим его к нам на ужин?

– Ага, давай пригласим, – скептически откликнулась Вера. – Папа будет в восторге…

При упоминании о муже мачеха прикусила язык. Но всё же было видно, что учитель произвёл на неё неизгладимое впечатление. Впрочем, нашлась бы в мире хоть одна женщина, которая смогла бы перед ним устоять?..

Как-то в феврале, в самом начале школьного дня, Вере стало плохо. Собственно, она проснулась уже с лёгким недомоганием – першило в горле, глаза слезились от яркого света, побаливала голова. Однако, решив, что обойдётся, она выпила таблетку аспирина и всё-таки отправилась на занятия.

Во время первого же урока ей сделалось значительно хуже. Она словно начала проваливаться в бездонную чёрную яму. Боль в голове с каждой секундой усиливалась пульсирующими толчками. Вера вся горела, дрожа при этом в ознобе. Учительница заметила лихорадочный румянец и слегка неадекватный, расфокусированный взгляд своей ученицы и испуганно отправила Веру к школьной медсестре. Та, измерив девушке температуру, дала жаропонижающее и попросила кого-то из педагогов немедленно отвезти её домой.

– Как приедешь – сразу же ложись, – велела сестра и сунула Вере в руку листочек со списком лекарств. – И отправь родителей в аптеку, пусть они о тебе позаботятся. Ничего страшного, но несколько денёчков придётся побыть дома, набраться сил…

Вера слабо помнила, как её доставили до дома. Она в полубессознательном состоянии открыла дверь своим ключом и стала медленно подниматься по лестнице, как пьяная, боясь, что вот-вот упадёт. Ей хотелось только одного – добраться до постели, как рекомендовала ей медсестра, и провалиться в спасительное забытьё…

Мачеха была дома. Проходя мимо родительской спальни, Вера услышала из-за двери её сдавленный смех и голос – низкий, глубокий, воркующий. Она нежно разговаривала с кем-то по-английски…

По-английски! Вера дёрнулась, как от пощёчины, и застыла на месте. Кто ещё мог находиться в спальне вместе с Ольгой, кроме мужа? Никого. Но… с Александром мачеха никогда не разговаривала на английском языке. В их доме, в кругу своих, звучал только русский. Отец настаивал на этом – сердился, когда начинал слышать американизмы в речи дочерей или когда они машинально заменяли русское слово его англоязычным аналогом. «Мы не должны отрываться от своих корней! – горячился Громов-младший. – У нас великий язык, великая литература… Берегите свой русский, девочки! Я не хочу, чтобы мои будущие внуки были не в состоянии прочесть Толстого в оригинале!»

Вера стояла, бессмысленно глядя в одну точку и пытаясь сообразить, что, собственно говоря, происходит. А если… если у мачехи там сейчас – мистер Бэнкс?

Эта мысль так обожгла её, что она даже вздрогнула, словно от боли. «Не может быть, – сказала она себе. – Это невозможно. Мистер Бэнкс никогда бы…» Докончить свою фразу она так и не смогла. Мысли плавились, как воск, в висках стучало. Она уже ничего не соображала.

– Oh yes… – между тем жарко выдохнула Ольга из спальни. – Do it again…

Не отдавая себе отчёта в том, что она делает, Вера толкнула дверь спальни, и та распахнулась.

Над мачехой, лежащей на постели, склонился обнажённый мужчина.

Большой. Сильный.

Чёрный.

Уф-ф-ф! Это был не мистер Бэнкс. Какой-то незнакомый негр… Ах, простите, их же нельзя звать неграми, они на это обижаются, отметила Вера машинально. Глупо, но она испытала такое облегчение, что у неё даже подкосились колени.

Между тем оба застигнутых врасплох любовника вскочили с кровати. Мачеха лихорадочно прикрылась скомканной простынёй, а глаза её в ужасе округлились. Чернокожий же от неожиданности остался стоять в чём мать родила и тупо пялился на незваную гостью, соображая, откуда она взялась.

Перед глазами у Веры плясали цветные круги и звёзды. Она уплывала в бессознательный мутный дурман. Внимательно осмотрев голого мужчину с ног до головы, Вера выдавила из себя:

– Жеребец что надо…

И в ту же секунду упала в обморок.

Мачеха просидела у её постели два дня – до тех пор, пока болезнь не стала потихоньку отступать. Вера то и дело снова проваливалась в бессознательно-бредовое состояние. Лоб её взмок, волосы спутались и слиплись, голова металась по нагревшейся подушке.

Ольга меняла падчерице компрессы на лбу, давала тёплое питьё, обтирала её с ног до головы уксусом – старый русский способ сбить температуру – и заставляла глотать микстуру. Встревоженный отец то и дело заглядывал в комнату дочери, но та не узнавала его, и мачеха, пытаясь скрыть свой испуг, торопливо отсылала мужа к себе.

– Я справлюсь, Саша, – заверяла она. – Доктор сказал, что завтра к утру кризис определённо должен миновать. Это не опасно, не волнуйся… Девочка просто простудилась.

Когда Вера, наконец, пришла в себя, то первое, что она увидела перед собой, – глаза её мачехи.

Глаза были молящими, как у побитой бездомной собаки. И Вера тут же вспомнила всё, что предшествовало этому взгляду.