Книга Сезон костей, страница 84 – Саманта Шеннон

– Там, в цитадели, ты подчинила Двенадцатого. Этого от тебя и ждали.

– Ты рассказал ей?

– Рано или поздно она узнает, но не от меня. Все наши с тобой разговоры не выйдут из этих стен.

– С чего бы?

– Считай это знаком доверия.

– Ты рылся в моих воспоминаниях. С какой радости я должна тебе доверять?

– Тебе никто не мешал посмотреть мой лабиринт. Разве нет?

– Ага, холодный пустой лабиринт. Много там насмотришься. У тебя вообще есть что-то внутри или одна оболочка?

Рефаит порывисто вскочил, снял с книжной полки увесистый том и, не дав мне раскрыть рот, вынул спрятанный между страниц буклет и швырнул на стол. У меня перехватило дыхание. На столе лежал мой экземпляр «Категорий паранормального», наглядное доказательство моей причастности к Синдикату. Выходит, памфлет все это время был у стража.

– Может, мой лабиринт поистрепался за столько лет, но в отличие от автора памфлета я не делю людей на касты. И потом, тут нет ни онейромантов, ни рефаитов. – Он посмотрел на меня в упор. – За несколько месяцев, что мы провели под одной крышей, я многое узнал о тебе, пусть и против твоей воли. Прости, что вторгся в личное пространство, но другой возможности понять тебя не было. Это очень много значит для меня, не хотелось обращаться с тобой как с простой смертной – ничтожной и недостойной.

Неожиданное признание.

– Но почему? Откуда такая забота?

– На то есть причины.

Я схватила памфлет и прижала к груди, радуясь, как ребенок новой игрушке. Страж пристально наблюдал за мной.

– Тебе очень дорог главарь мимов. Ты мечтаешь вернуться к прежней жизни. В Синдикат.

– Зря ты судишь о Джексоне по памфлету. Он по-настоящему уникальный человек.

– Уверен, так и есть.

Страж присел рядом со мной на кушетку. Воцарилась тишина. Рефаит и человек – разные словно день и ночь – вместе оказались под стеклянным колпаком, как тот увядший цветок. Страж достал из шкатулки флакончик с амарантом и высыпал содержимое в кубок.

– Тебе одиноко, Пейдж. Я чувствую твое одиночество.

– Мне очень одиноко, – глухо повторила я.

– Ты скучаешь по Нику.

– Он мой лучший друг. Конечно, мне его не хватает.

– Он больше, чем друг. Твои воспоминания о нем на редкость яркие, подробные. Ты обожала его.

– Это было по молодости, – отрезала я.

Однако рефаит явно вознамерился пройтись по больному.

– Ты и сейчас молода, – продолжал он развивать запретную тему. – Но все же в твоих воспоминаниях чего-то недостает. Интересно, чего.

– Недостает, и ладно, – буркнула я. – Подумаешь, проблема.

– Для меня – да.

– Слушай, у всех есть неприятные воспоминания. Какое тебе дело до моих?

– Воспоминания – мой источник энергии. Мой путь к эфиру. У тебя это лабиринты, у меня память. – Пальцем в перчатке он дотронулся до моего лба. – Ты просила меня открыть лабиринт. Взамен открой свою память.

От его прикосновения кровь стыла в жилах. Я в ужасе отпрянула. Страж окинул меня задумчивым взором, потом встал и позвонил в колокольчик.

– Что ты делаешь?

– Тебе нужно поесть.

Он запустил проигрыватель и снова уставился в окно.

Майкл был тут как тут. Идеальный официант – даже звать его не нужно. Невидец внимательно выслушал распоряжения хозяина и выскользнул из комнаты, а всего через десять минут возвратился и опустил мне на колени поднос. Еды как раз чтобы заморить червячка: чай с молоком и сахаром, томатный суп, теплый хлеб.

– Спасибо, Майкл.

Он улыбнулся и, повернувшись к рефаиту, выдал серию замысловатых жестов. Тот молча кивнул. Майкл поклонился и вышел.

Страж выжидающе посмотрел на меня: буду есть или нет.

Я отхлебнула чай. Его вкус напомнил о бабушке – она всегда поила меня в детстве чаем, свято веря в его целебные свойства. Потом я пожевала хлеб. Рефаит по-прежнему не спускал с меня глаз. Изучает, считывает эмоции? Может, видит воспоминание о бабушке, видит, как оно успокаивает меня?

Когда с едой было покончено, он переставил поднос на кофейный столик и снова устроился рядом.

Я откашлялась:

– Что сказал тебе Майкл?

– Нашира собрала всех Саргасов в резиденции. Майкл у меня настоящий шпион. – В голосе рефаита зазвучали веселые нотки. – Часто приносит ценную информацию из резиденции «Сюзерен». Думая, что он обычный невидец, Нашира не воспринимает его всерьез. Очень удобно.

Выходит, Майкл любитель пошпионить. Учтем.

– Наверняка они обсуждают смерть Краза. – Я потерла виски. – У меня и в мыслях не было его убивать. Но…

– Но иначе он убил бы тебя. Краз жутко ненавидел людей. Когда мы только явились в ваш мир, он планировал заманить детей в наши поселения. У него была тяга к маленьким косточкам. Для клеромантии.

Меня едва не стошнило. Клероманты гадают на жребиях: бросают их, чтобы получить образы и символы. Жребии самые разные: иглы, игральные кости, ключики. Остеоманты предпочитают человеческие кости, но берут только старые скелеты и обращаются с ними почтительно, отдавая дань усопшим. Если Краз воровал детские кости, тогда поделом этому гаду.

– Признаться, я рад, что ты убила его, – произнес страж. – Такой мерзавец не должен поганить землю.

Я промолчала.

– Тебя мучает совесть, – констатировал он.

– Нет, страх.

– Боишься? Чего?

– Себя. Того, что продолжаю… продолжаю убивать. Не хочу быть орудием смерти.

– Твой дар на редкость неустойчив, но лишь благодаря ему ты еще жива. Это своего рода щит.

– Нет, не щит, – возразила я. – Скорее пистолет, у которого так просто спустить курок. – Я упорно рассматривала узоры на ковре. – Причинять людям боль – вот мой истинный дар.

– Ты делала это неосознанно, сама толком не понимала что и как.

У меня вырвался горький смешок.

– Ошибаешься. Про «как» согласна, но я всегда сознавала «что». Что вызывает головную боль и кровотечение? Стоило кому-нибудь покоситься на меня или обмолвиться про Мэллоуновские восстания – и вот вам, пожалуйста, кровь из носа. Хватало мысленного толчка. И знаешь, мне даже нравилось наказывать таких людей. Когда я была совсем ребенком, радовалась, что у меня в запасе столь мощное оружие.

Страж слушал не перебивая.

– В отличие от медиумов и сенсоров, мне нет нужды вызывать духов для защиты и прочего. Я сама дух. Ясно тебе? Могу умереть, когда пожелаю, стать фантомом в любой момент. Поэтому люди боятся меня, а я – их.