Книга Шаги навстречу, страница 54 – Кевин Алан Милн

— Что происходит? — спрашивает он. — Ты вдруг стала вести себя по-другому.

Серьезно?

— Я не та, что ты думаешь, — без предисловий признаюсь я. — Именно об этом я и хотела с тобой поговорить. — Меня ничуть не удивляет его смятение. — Давай прогуляемся.

Не дожидаясь ответа, я скидываю шлепанцы и бросаю их назад, на траву.

Он кивает и тоже разувается.

Бок о бок мы неспешно шагаем по сухому рыхлому песку. Когда мы доходим до более прохладного мокрого песка у самой воды, я направляюсь к озерцам, образовавшимся после отлива, к югу от Хейстек Рок. На полпути он наконец-то спрашивает меня, о чем, собственно, речь.

— Мой отец сумасшедший, — произношу я, не совсем отвечая на его вопрос. А может быть, это и самый лучший на него ответ. — Наверное, многие адвокаты такие, но временами его заносит. Ты был прав, когда говорил, что он слишком меня опекает. Он боится, что мне будет больно. Но в его случае — в моем случае — дело не только в гиперопеке, о которой ты говорил. Мой отец проявляет гипер-гиперопеку, именно поэтому я должна кое в чем тебе признаться, чтобы ты знал, во что ввязываешься, когда отправляешься со мной на прогулку.

Тэннер останавливается, и у меня в голове мелькает мысль, что я уже слишком много сказала — или сказала не то, или… кто знает. По его глазам видно, что он нервничает. И в них появилось сомнение.

Возможно, он только что понял, что ему стоило пригласить на свидание младшую из сестер Беннетт.

Мы продолжаем стоять, утопая в мокром песке и молча глядя друг на друга. Наконец он откашливается:

— Мама говорит, что плохие вести со временем лучше не становятся.

По крайней мере, он понимает, что новости плохие.

— А моя мама всегда говорит: не ходи вокруг да около, но это слишком неожиданная новость, поэтому единственный способ сообщить ее — немного походить вокруг.

Он хмурится:

— Говори уже, не томи.

— Хорошо. На всякий случай — если передумаешь приглашать меня на свидание, я пойму.

— А с чего бы я передумал?

Ничего другого, кроме как ответить, не остается. Наконец слова слетают с губ:

— Потому что я обманула тебя. — Я умолкаю, ожидая его реакцию, но у Тэннера непроницаемое лицо. — Дала тебе понять, что я беззаботная девушка, которая поступает так, как пожелает, но я совершенно другая. На самом деле… я не могу быть такой девушкой. Можно сказать, что у меня есть ограничения. Какие-то я сама себе поставила, остальные — просто необходимые меры предосторожности. Помнишь, ты говорил, что хочешь научить меня виндсерфингу? Я тогда подумала: как было бы здорово. И сказала тебе, что всегда мечтала попробовать покататься на волнах.

— Да. И ты обманула?

— Нет, это правда. Виндсерфинг — звучит круто, и когда-нибудь я обязательно попробовала бы. Но дело в том… я не могу. Не прямо сейчас.

— Почему?

— Потому что я не могу плавать.

— Но ты сказала…

— Нет, плавать я умею. Я отлично плаваю. Просто именно сейчас плавать не могу. Пару лет назад я участвовала в соревнованиях по плаванию, но потом… все изменилось.

— Что произошло?

Я собираюсь с духом. В глазах уже стоят слезы, но я не хочу плакать, потому что расплакаться сейчас — значит лишний раз доказать, что я до сих пор себя жалею. А я не хочу, чтобы он это увидел.

— У меня ноги замерзли, — шепчу я и предлагаю вернуться на теплый песок.

Не дожидаясь ответа Тэннера, я возвращаюсь повыше на пляж, надеясь, что он идет за мной. Как только нахожу отличное место, аккуратно разравниваю ногой песок и сажусь лицом к океану.

Тэннер молча присаживается рядом.

Мне нужно еще раз глубоко вздохнуть, иначе я потеряю сознание. Набираю полную грудь океанского воздуха, не отрываясь смотрю на горизонт. Я прислушиваюсь: звуки окружающего мира становятся громче — именно это мне сейчас и нужно. Я ищу утешение в хоре волн, ветра и чаек — все поют и плачут только для меня.

— Красиво, правда?

— Лучше не бывает.

— Не могу представить себе ничего более вдохновляющего. В последнее время я смотрю на волны и гадаю, как далеко могу увидеть. Отсюда кажется, что волнам нет конца и края, но я-то знаю: где-то есть другой берег. Где-то вдали. — Я умокаю, потом шепчу: — Все имеет свой конец. — Меня захлестывают эмоции, как будто накатывает волна, но я продолжаю: — И я знаю, что на том берегу есть огромный прекрасный мир, полный звуков и красок, о которых я только могу мечтать. Возможно, в нем живет такая же, как я, смотрит сейчас в нашу сторону и гадает о том, что же у нас происходит, и страстно желает увидеть, каково здесь. Но наши миры слишком далеки друг от друга. — Я вновь пристально вглядываюсь вдаль с севера на юг, вбирая в себя все величие картины.

Я понимаю, что топчусь на месте, но это несоизмеримо лучше, чем сразу же переходить к той части разговора, когда я должна ему все рассказать, после чего, побоявшись находиться рядом с бомбой замедленного действия, он отменит наше свидание и уйдет.

Тэннер сохраняет молчание. Но когда я уже начинаю опасаться, что он утратил интерес, он произносит:

— Энн, что бы ты ни хотела мне сказать… просто скажи это. Все не может быть настолько плохо.

Я попросту смеюсь над его словами! Это не просто плохо — хуже придумать невозможно. Пальцем я рисую на песке между нами сердце. Медленно проводя пальцем по рисунку, я наконец подхожу к самому главному:

— Последний раз я плавала, когда участвовала в соревнованиях. Я побеждала. У меня случился приступ, прямо там, в воде. — Я опять очерчиваю пальцем сердце. — Тонуть, скажу тебе, — дерьмово.

— Ничего себе!

Как трудно говорить… Приходится замолчать, чтобы проглотить ком.

— Все было как в тумане, но я помню, что была не в силах себе помочь, потому что не могла контролировать свое тело. Я пошла на дно бассейна. Была на сто процентов уверена, что умерла. На самом деле я все-таки умерла, формально говоря, но меня реанимировали и отвезли в больницу.

— Бог мой! Все обошлось?

Продолжая водить пальцем по нарисованному сердцу, делая его все больше и больше, я качаю головой:

— Меня обследовали и… обнаружили кое-что неприятное. Дыру, если говорить прямо. Не очень большую, но приличную. Как мне кажется, дырка в сердце не обязательно должна быть большой, чтобы стать огромной проблемой. — Я не в силах на него смотреть. Не хочу. Вместо этого я прислушиваюсь к предательским сигналам, которые ожидаю услышать, — онемение от ужаса, резкий вздох или патетическое «мне так жаль», — или к чему-то еще, что продемонстрирует его сочувствие моему немощному состоянию. Несколько секунд я сижу не шелохнувшись, но Тэннер продолжает молчать. Я тыкаю в песок прямо посередине, делая в своем рисунке дыру. — Его попытались починить, — наконец произношу я. — Но не вышло.