Книга Третья жена, страница 18 – Лайза Джуэлл

Сьюзи уехала примерно через час, и Эдриан решил, что есть только один способ занять предстоящий им обоим долгий день – отправиться в паб.

Эдриан часто представлял себе, как будет ходить в паб с сыновьями, когда они вырастут. Люк был в детстве крепышом, и Эдриан мечтал, как они ввалятся вдвоем в паб, закажут две пинты, станут смотреть футбол или обсуждать новую работу или девушку – спокойный парень, весь в отца, и сам отец тоже само спокойствие…

Вместо этого он вошел в паб с таким чувством, словно его спутник – молодой Кеннет Уильямс [4] . Внутреннее убранство выбранного Эдрианом паба явно пришлось Люку не по вкусу, и он вел себя так, будто боялся нападения – не то людей, не то блох.

– Итак, сынок, – начал Эдриан, зная, что Люк поежится от этого вступления. Люк ожидания оправдал. – Что вообще происходит?

– Нет, так не пойдет, – сказал Люк. – Ты думаешь, что достаточно спросить, как дела, чтобы я расчувствовался: «Ах, папочка, я так рад, что ты спрашиваешь! Наконец-то я могу выложить все как на духу!»

– Ладно. А как надо?

– Сам не знаю, – буркнул сын. – Придумай. Это же была твоя идея.

– Скорее это была идея твоей матери.

– Пусть. Ваша общая идея. Но не моя. Мне было и так хорошо.

– У меня создалось другое впечатление. Со слов твоей матери.

Люк пожал плечами и взял свой джин с тоником.

– Если уже на то пошло, – не выдержал Эдриан, – мне тоже было хорошо и так.

– Да уж, ты после смерти Майи пребывал в состоянии необузданного экзистенциального блаженства. Этого нельзя было не заметить.

– Нехорошо с твоей стороны, Люк.

– Просто не надо изображать, что я здесь единственный с проблемой отношений.

– Как это понимать?

– Так и понимать: речь о тебе. Ты был лучшим на свете отцом. До смерти Майи.

У Эдриана было такое чувство, что его в солнечное сплетение лягнул копытом мул. Услышанные слова были мягкими, как будто их произнес маленький мальчик, и одновременно твердыми, как сталь. Они причинили ему сильную боль.

– Господи… – прошептал Эдриан.

– А ты как думал? Ты не виноват. Конечно, не виноват. Ты же ее не убивал. Но результат… Не знаю, такое впечатление, что вместе с ней умер ты прежний.

– Как это? Я думал…

– Знаю. Ты думал, что все делаешь правильно. Я знаю про твою «Доску гармонии». Ты якобы никогда ничего не забываешь. Но помнить о тех или иных вещах – не одно и то же, что быть к ним неравнодушным.

– Боже всемогущий! Какое еще равнодушие? Как ты можешь называть меня равнодушным? Я только и делаю, что болею за всех вас душой!

Люк вздохнул, надул щеки, выпустил воздух – так он обдумывал свой следующий довод.

– А вот и нет. Если бы тебе было не все равно, ты бы заметил, что Кэт заедает стресс, что она несчастна. Заметил бы, что у Перл нет ни жизни, ни друзей и что все считают ее чудной. Заметил бы, что Отису плохо и что он все больше замыкается в себе. А я… – Он осекся. – Ничего, проехали. Он сжал челюсти, потом опять надул щеки.

– Откуда, черт возьми, мне все это знать, если мне никто не соизволит рассказать? – спросил Эдриан. – Я каждую неделю вожу Кэт на ланч. Да, она ест не в себя, но мне кажется, что она вполне довольна жизнью. Каждую неделю я забираю к себе Отиса и Перл и не вижу никаких причин за них беспокоиться. Ну да, Перл слишком увлечена спортом, а Отис молчаливый, это я замечаю. Но беспокойства это не вызывает. Дети есть дети. У них бывают разные периоды, то они в настроении, то не в настроении. Это нормально.

– В нашей семейке нет ничего нормального, папа. А ты что думал? Как можно говорить о нормальности, когда ты создаешь семьи, а потом из них уходишь? Знаешь что? Ты возненавидишь меня за эти слова, но я рад, что вы с Майей не успели завести ребенка. Потому что… Серьезно, папа, это же было бы просто смешно.

Слушая все это, Эдриан сидел неподвижно. Он чувствовал, как его пальцы сжимаются в кулаки, но решил молчать – и молчал.

– Ты ничего обо мне не знаешь, папа. А знал бы, если бы не свалил, когда мне было девять лет. Ты свалил, чтобы завести новых сыновей, лучше меня. С лучшей женщиной. Чтобы жить в доме лучше прежнего…

Эдриан попытался его перебить, но не тут-то было.

– Нет уж, – сказал Люк, – ты хотел меня, вот и получай. Расскажи что-нибудь про меня, папа. Что-нибудь такое, что знает только отец.

– Господи, Люк…

– Я серьезно. Ну, на что ты способен? Например, как звали мою последнюю подружку?

– Я понятия не имею, Люк, – со вздохом сознался Эдриан.

– Скарлетт. Мы встречались полтора месяца. Год назад мы расстались.

Эдриан кивнул.

– Почему? Что случилось у вас со Скарлетт?

– Я ее бросил. – Люк откинулся на спинку стула, торжествующе глядя на отца. – Потому что не разлюбил другую.

– Ага, а это кто?

– Недосягаемая женщина. Чужая женщина. Ничего и никого в жизни я не хотел так, как ее, но где там… А раз я потерял ее, то мне больше никто не интересен.

– Вот оно как…

– То-то и оно. Весь последний год я пытаюсь жить с разбитым сердцем. Не просто с разбитым, а с расколоченным вдребезги! – Люк опустил глаза, и Эдриан увидел, что у него дрожит нижняя губа. Ему вдруг очень захотелось дотронуться до сына. Обнять его. Наконец-то у них появилось что-то общее – душевная рана. Это было Эдриану хорошо знакомо.

– Принесу-ка я тебе еще выпивки. Снова джин-тоник?

Люк поднял голову, и его мертвые глаза на мгновение сверкнули.

– Лучше пинту.

– Пинту чего?

– Не знаю. – Люк выдавил улыбку. – Того, что пьешь ты сам.

– Правильно, – сказал Эдриан, стискивая костлявое плечо сына. – Молодец!

В следующий уик-энд Эдриан оставил Люка дома, снабдив четкими инструкциями насчет кормления кошки, ответов на телефонные звонки, запирания дверей и выноса мусора, собрал небольшую сумку и отправился к Кэролайн, чтобы провести выходные с тремя младшими детьми.

Прошедшая неделя выдалась странной. Несмотря на сближение в пабе в прошлую субботу, отношения между Эдрианом и его старшим сыном остались натянутыми. Они с Люком были слишком разными. Насколько Эдриан был жестким и решительным, настолько Люк был самовлюбленным и изнеженным. Эдриан был ранней пташкой и посвящал утро радио и поеданию тостов, а Люк вставал ровно за пять минут до ухода и тут же принимался скандалить из-за своей исчезнувшей обуви и средства для волос. Еще у Люка обнаружилась мерзкая привычка: каждое утро он оглядывал отца с головы до ног, открывал рот, словно собирался прокомментировать замеченный недостаток, но так ничего и не говорил. Вдобавок Люк был суетлив и вечно перемывал в кухне чистую посуду, не находившую применения по нескольку недель. И все нюхал: полотенце, масло, внутренность чашек.