Книга Имя кровью. Тайна смерти Караваджо, страница 60 – Мэтт Риз

Он резко развернулся на каблуке – плащ хлопнул за спиной, и шпага нападающего запуталась в его складках. Караваджо сбросил плащ и выхватил кинжал.

Джованни-Франческо Томассони стряхнул плащ со своей шпаги.

– Повезло тебе, сукин сын, что ты всегда ходишь в черном. На новую одежду для похорон тратиться не понадобится, – он вскинул шпагу и сделал выпад.

Караваджо кинжалом отразил удар – длинное лезвие шпаги просвистело над самым ухом. Шаг вперед – и он ударил Томассони кулаком под ребра.

Рукоятка шпаги обрушилась ему на голову и точно проломила бы череп, если бы Микеле не успел в последний момент увернуться. Но ухо обожгла боль, а потом оно онемело – удара избежать не удалось. Караваджо отступил.

Томассони ринулся вперед, но поскользнулся на конском навозе и упал на спину. Испанцы издевательски расхохотались. Один из них швырнул в Томассони недоеденную сладкую булку, попав тому прямо в рот. Томассони вскочил на ноги, выплевывая сдобу и смахивая крошки с усов.

Караваджо протиснулся мимо испанцев и пустился бегом по узкому переулку, петляя среди играющих в грязи детей и сложенных рядом с лавками мешков со всякой всячиной. Он свернул налево, стремясь укрыться во дворце Стильяно. До него доносились крики Томассони, бросившегося в погоню, и проклятия расталкиваемых им женщин и детей.

Микеле пробежал по темному сводчатому переулку, на что-то натыкаясь, распугивая кошек и крыс. В богатых кварталах Неаполя и у порта солнце светило ярко, переливаясь на поверхности залива опаловыми бликами, играло девичьим румянцем на известняке домов. Но здесь, в Испанском квартале, закоулки были тесны, как игорный притон. Оставшись без солнечного света, Караваджо бежал по переулкам еще быстрее. Улица заканчивалась двором. А вот и три арки, ведущие в церковь с невысокой колокольней. Он вбежал в темноту и спрятался за алтарем бокового придела.

Услышав у дверей чьи-то шаги, он постарался дышать медленнее, чтобы не выдать своего присутствия. И сжал пальцы на рукоятке кинжала.

– Ты думаешь, я хочу убить тебя, мазила? – ему показалось, что заговорил призрак Рануччо: у братьев был схожий выговор и тембр голоса. – Если бы я хотел лишить тебя жизни, ты уже сегодня десять раз помер бы.

Томассони мерил базилику шагами.

– На следующей неделе на соборной площади будет процессия: вынесут кровь святого Япуария. Грешники на коленях поползут за ней, молясь, чтобы она вновь стала жидкой и потекла. И тебе стоит к ним присоединиться и молить об отпущении своих грехов. Ах да – тебе ведь не нужно прощение, безбожник. Что же, можешь не беспокоиться, я только что получил от Его Святейшества помилование за участие в дуэли. Твой дружок Онорио тоже прощен. Один ты в бегах.

Караваджо услышал тяжелый хлопок отдернутого занавеса: Томассони искал его за гобеленами!

– Моя семья хочет, чтобы семейство Колонна выплатило возмещение за убийство Рануччо, – ты ведь их выкормыш. Пока мы не получим деньги, я тебя не убью. Но это не значит, что я не награжу тебя sfregio– позорным шрамом.

Томассони, рыча, перевернул стол и завопил:

– Где ты спрятался, сукин сын?

В дверях показался монах. Он заговорил с испанским акцентом, обращаясь к Томассони:

– Ты забываешься, сын мой! Ты ведь в обители Божьей.

Томассони вложил в ножны шпагу и поставил стол на место.

– Прошу прощения, святой отец, – сказал он хрипло и пристыженно.

– Оставь пожертвование святой Марии Столпнице и уходи.

Караваджо услышал звон монеты о металлическое блюдо и удаляющиеся шаги Томассони.

Монах приблизился к боковому приделу и остановился в ожидании. Караваджо покинул свой тайник, опустив глаза.

– Тебе лучше выйти через ризницу, а потом – через монастырь, – монах почесал тонзуру и засунул руки в рукава своего белого облачения. На нем красовался крест тринитариев, принявших обет спасать души тех, кто был захвачен в рабство маврами. – У главных дверей тебя уже поджидают.

– Пожалуй, мне не стоит от него бегать. Со мной ничего не случится, святой отец, – и Караваджо направился к выходу.

Но монах удержал его, схватив за локоть:

– Я не про того громилу. Там мальтийский рыцарь.

Караваджо содрогнулся. За ним пришел Роэро.

– Сюда, – монах провел Караваджо вверх по винтовой лестнице. Когда они проходили по галерее монастырской стены, он выглянул из окна. Внизу, во дворе церкви, в красном рыцарском камзоле стоял, прислонившись к колонне, Роэро.

Сердце Караваджо сжалось, словно его ударили в грудь кулаком. Он последовал через всю обитель вслед за монахом и очутился на улице.

* * *

Караваджо смотрел на свое незавершенное произведение «Бичевание Христа». Иисус, привязанный к столбу, извивался, словно от щекотки. Два палача – один сбоку, другой у ног, – казалось, желали Христу не больше зла, чем почтенный даритель картины – некий синьор де Франши, присевший с противоположной от страдающего Спасителя стороны. Караваджо поджал губы и нахмурился. Картина слишком напоминала работы предшественников и в который уж раз повторяла ложь, ставшую каноном.

Несколько дней он, почти не выходя из мастерской, менял тон холста. И Роэро, и Томассони были в Неаполе, поэтому ему оставалось лишь сидеть в стенах дворца и работать. Но недовольство собой только усиливалось. Он бы и бросил картину, но в соборе Святого Доминика ее ждала стена у главного алтаря, а испанский наместник, управляющий Неаполем, повелел ему заполнить это пустое пространство. Глядя на картину, он чувствовал только утомление, безразличие и скуку. Ему хотелось домой, к Лене. Эта неудовлетворенность заставила его забыть об осторожности.

Он отбросил палитру и стащил через голову блузу. Накинув камзол, спрятал за пазуху кошелек, заткнул за пояс кинжал и под вечер отправился в таверну Серильо.

– Снова ты, онтуфато? Ну, здравствуй! – Стелла встала ему навстречу из-за стола, за которым собирались продажные девки. Походка ее не отличалась изяществом: она шагала, переваливаясь, будто хромала на обе плоские, обутые в сандалии ноги, а руками на ходу махала так, что загребала воздух. Но в гордо выступающей дворянке Караваджо не нашел бы и сотой доли той красоты, какую видел в неуклюжей Стелле.

– Да вот не работается никак, все мысли о другом, – Караваджо велел принести кувшин вина и ужин.

– Хочешь, развею твои грустные думы? – она села рядом с ним и обвила его шею руками, прижимаясь к нему грудью.

– Ну, для этого тебе придется потрудиться.

Она улыбнулась. Что-то не так было в ее лице: зубы крохотные и неровные.

– Это молочные зубы, – объяснила она, – они у меня так и не выпали.

Зубы невинного ребенка в размалеванном рту шлюхи. Ему показалось, что сейчас оттуда вырвется крик голодного младенца, но женщина грубо расхохоталась и укусила его за шею.