Книга Самолет улетит без меня, страница 27 – Тинатин Мжаванадзе

Ей вдруг почудилось, что она нарушает какой-то древний грозный обет, и жрецы храма ее сильно осуждают и готовят возмездие, а ей уже не страшно.

– Вот жизнь настала – девушку могу только на кофе пригласить, – пошутил Феллини, выруливая к ресторану. – Зато в лучшем месте!

Огромный полукруглый зал был пуст, готовился к вечерней встрече гостей, столики белели свежими скатертями.

Лика с любопытством оглядывала деревянные панели, витражи и ковры. На сцене разыгрывался оркестр.

– Выбирай любой столик, – Феллини сделал широкий взмах рукой, и оркестр заиграл.

Лика засмеялась и посмотрела ему в глаза:

– «Однажды в Америке»?

– Узнала, – протянул Феллини довольным голосом, и они вместе пошли к столику у окна. – В интересное время живем, правда? – спросил он, отпивая кофе. – Жили-жили себе, строили планы, и вдруг…

– Да, вдруг, – подтвердила Лика. – Все исчезло, и мы в яме.

– Давай возьмем «Сникерс»? – предложил Феллини. – Шиковать – так до конца!

Оба засмеялись и очень тщательно распилили тупым ножом конфету, деля ее на четыре равные доли. Пили кофе долго, смакуя конфету. Оркестранты улыбались им и махали смычками.

– Ты никогда не хотел отсюда уехать? – спросила вдруг Лика.

Феллини пожал плечами:

– Я уже уезжал. И приехал обратно. Это же мое место.

– Пойдем погуляем? – предложила Лика. – Я всегда мечтала погулять в нашем парке вместе с мальчиком.

Старый парк не обращал внимания на непривычную малолюдность.

Знавал он и лучшие дни, когда его длинные аллеи вдоль моря жужжали от вечернего променада, загорелые люди в светлых одеждах заполняли каждый его уголок, ни одна скамейка не пустовала, горели фонари, а плотные заросли скрывали парочки от любопытных глаз, причудливые летние кафе предлагали сливочное мороженое в металлических прохладных вазочках, и рестораны гремели на всю округу музыкой беззаботной жизни.

Когда-то в старом парке стояли мраморные статуи, потом их увезли на кораблях в другие страны, но их тени продолжали будоражить прячущихся по закоулкам влюбленных.

Невидимые олимпийские боги, совершенные и всемогущие, простирали над ними защитные длани, и какая-нибудь деревенская девочка, сходя с ума от первого неумелого поцелуя, не сомневалась, что ее охраняет богиня любви Венера, – даже если знать ее не знала.

Такое это место – истоптанное влюбленными вдоль, поперек и по диагонали, их страшно не одобряли горожане и требовали вырубить коварные кусты и выкорчевать беседки, кружевной рассадник разврата.

Сейчас в парке было темно и тихо, как в оставленном театре.

– Я в первый раз гуляю тут с молодым человеком, – призналась Лика, усевшись на скамейку под магнолией.

– Здесь были черные лебеди, помнишь?

– Конечно, помню. А в бассейне напротив – белые. И еще утки и павлины. Как ужасно они кричали, помнишь?

– Куда они все делись?

– Съели.

Феллини засмеялся и сел так, чтобы смотреть ей в лицо.

– Ты такая смешная, – сказал он и поднес зажигалку.

– А еще я умею плакать, – возразила она. – Умею злиться, кричать и топать ногами. Могу даже ударить, если доведут. Просто раньше я не могла всего этого делать. А с тобой – могу.

– Это как понимать? – поднял брови Феллини.

– Я думала, что если я буду всегда изображать счастье, то буду всем нравиться.

– Всегда в хорошем настроении только сумасшедшие. Не замечала?

Огоньки сигарет чертили зигзаги во тьме, пахло влажным мхом, душной магнолией, скорым дождем, где-то далеко были слышны голоса и смех, а вокруг них был шар напряженной тишины, и Феллини лег на скамейку и положил голову на колени Лике.

Это было уместно, как и то, что она наклонилась и сама поцеловала его.

Он обхватил снизу ее шею и не отпускал. Поцелуй пах смуглым человеком в свежей хлопковой рубашке, и утюгом, и чуть слышно – кофе, шоколадом и табаком. Он был длинный, как па-де-де виртуозной балерины, и за ним должен был следовать сюжет.

– Ты же Георги? – спросила Лика, оторвавшись от Феллини.

– Ага, – не удивился он, глядя на нее снизу.

– Теперь буду звать тебя по имени.

Все происходило так, как и должно было. Он сел рядом, обнял ее одной рукой за плечо и знаком попросил дать ему покурить. Лика поднесла к его губам свою сигарету, и теперь они курили одну на двоих.

– Ты мне поверишь, если я скажу, что все это со мной происходит впервые?

Георги-Феллини повернул ее лицо к себе и снова поцеловал.

– Какая разница, вообще, – сказал он. – Я не очень люблю разговоры. Это не моя сильная сторона.

– А что твоя сильная сторона? – иронически спросила Лика, сходя с ума от восторга, что у нее есть парень, который ее целует, и над ним можно подшучивать.

– Режиссура – искусство действия, – серьезно ответил Георги. – Дождь начинается, пойдем?

– А говорят, у тебя кучи и толпы девиц, – затушив сигарету о бордюр, вспомнила Лика. – Это правда? Может, они мне волосы вырвут из ревности?

– Ну что ты, – снисходительно хмыкнул Георги. – Я никогда никого не обижал. Не бойся, тебя никто не тронет.

– А я хорошо целуюсь? – внезапно спросила Лика.

– Что за вопрос, – откликнулся Георги, и они побежали к машине под дождем.

Они прочертили в этом городе свою новую, общую линию, застолбили свое памятное место, и старые точки стали потихоньку тускнеть и испаряться.

Призрак мраморной Венеры проводил их глазами и нежно улыбнулся.

Закрыть счета.

– Почему ты к нам не приходишь? – робко спросила тетя по телефону.

– Времени нет, – соврала Лика и покраснела. – Забегу сегодня ненадолго.

Встретили ее подчеркнуто радушно, угощали всеми вкусностями, на которые тетя такая мастерица, Лика рассказывала про работу, старательно изображая веселье.

Где-то в доме сидела кузина. Только бы она не вышла, думала Лика.

– Ты не хочешь к нам опять перебраться? – вдруг спросила тетя, и у Лики болезненно сжалось сердце, но она выдержала роль до конца – рассмеялась и сказала, что присматривает за дочерью подруги.

Надо было уходить, чтобы оставить все как есть.

Она еле добежала до работы, ворвалась в кабинет к Феллини, захлопнула дверь и заплакала.

– Тебя кто-то обидел? – встревожился он, схватил ее в охапку и прижал к себе.

– Нет, нет, – Лика, всхлипывая, зарылась лицом в его плечо. – Знаешь, как жалко человека, который никогда не будет счастлив?